– Говорил. Ага! А что же ты меня не отговаривал лезть в воду?
Отец чуть замялся:
– А мне самому было интересно, что будет. Да и потом, ты бы меня не послушал все равно.
– Папаша, а если бы водяной утопил меня прям на ваших глазах? Вас бы совесть не мучила? – спросил я с обидой.
– Водяной людей не топит, – вмешался Иваныч, – это все сказки. Люди сами тонут. Нажрутся и лезут в воду. Дурь свою распускают. Или нырнут спьяну, не зная броду. Человек сам себе больше враг, чем водяные да лешие.
– Понятно. То есть шансов у меня не было. Все меня втихаря сдали, даже ты, Собакин, дармоед, – заключил я и пошел доставать бумажник, чтобы отдать проспоренные деньги.
– Ладно, Егор Трофимович, доставай свою необычную водку, – подвел черту Иваныч. – Давай выпьем за Егорыча, он храбрый мужик.
– Хоть и мудак, – вставил я.
– Я тебе скажу, что не каждый в своем уме останется после такого, – заступился за меня Сергей Иваныч.
Отец достал из ведра с холодной водой бутылку водки и стал обтирать с нее воду, а Сергей Иванович развернул свой сверток, в котором покоился неимоверных размеров копченый лещ, и начал его чистить.
Наконец бутылка была открыта, рыба почищена, хлеб нарезан. Отец поднял бутылку над столом и чуть наклонил ее, готовый разливать неприятную на вкус бесцветную жидкость:
– Ты будешь? – спросил он.
– Буду, – строго ответил я, с одной стороны, чувствуя, что надо промыть себя изнутри, а другой стороны – сделать так, чтобы меньше досталось моим теперь уже собутыльникам.
У отца чуть поднялись брови, но он молча налил мне, потом Иванычу и себе.
– За тебя, Артем Егорыч! Ты настоящий мужик! Молодец! – провозгласил тост Иваныч.
– За тебя, сын! – отозвался отец.
– И вам здоровья! – отозвался я и выпил свою дозу.
Отец и Сергей Иваныч последовали моему примеру. На несколько секунд воцарилось молчание – рты у всех были заняты.
– Я тебе так скажу, – прервал молчание Сергей Иваныч, – не каждый полезет в такой холод в воду. Даже не в водяном дело, а вот просто, вот так собраться, поспорить, залезть в такой собачий холод в воду, с водяным подраться. В людях куражу нет, а у тебя есть!
– Кураж – слово иностранное, а по-русски – дурь. Иными словами: сто верст для бешеной собаки не крюк, – заключил я. – Но что есть, то есть. Не говорите никому, – попросил я. – Давай, отец, наливай по второй.
Отец удивленно глянул на меня, но опять ничего не сказал, взял бутылку и разлил в той же последовательности.
– А вы заметили, как часто мы говорим про собак? – спросил я, чувствуя, как невкусная прозрачная жидкость смешивается с моей кровью. – Сто верст для бешеной собаки, заживет, как на собаке… Кстати, отец, как твоя голова после бутылки?
