Наконец Публий спросил:
— Что ты на меня так смотришь?
— Жду, когда ты поумнеешь, — ответил Марк-младший.
— Дождался? — поинтересовался Публий.
— Не знаю, — сказал Марк.
— Рассказывай, — потребовал Публий, стараясь не смотреть на труп своего отца, лежавший поодаль от них.
— Весь этот бред придуман не нами, — начал Марк. — То, чему нас учили, те сказки, которые рассказывали нам, оказались ложью. Мы с тобой живем и живем. И никаких Плутонов в глаза не видели, равно как Аидов, Анубисов, Будд, Иегов и прочих таких же сказочных распорядителей. Самое интересное: мы рождаемся и умираем через отсечение головы, а потом появляемся здесь, на этой чертовой горе и лишь тогда понимаем, кто мы такие и зачем здесь присутствуем. В тех жизнях, которые мы проживаем внизу, нам не дано знать о прежних воплощениях. И только с появлением здесь мы обретаем тысячелетнюю память и умещаем в нее все наши прошлые приключения. Так?
— Выходит так, — согласился Публий, опустив голову.
— И что из этого следует? — продолжил Марк. — А черт его знает, что из этого следует! Вариантов — куча! Итак, начнем. За все свои жизни, прожитые после первой смерти, кем только я не успел побывать! Национальностей не перечесть. А религии? То же самое. Я был язычником, христианином, мусульманином, буддистом, синтоистом и, даже страшно подумать — атеистом! И я уверен — ты тоже перепробовал все.
— Угу, — согласился с ним Публий. — Атеистом даже три раза. По большому счету — все военные в душе немного атеисты.
— Вот-вот, — кивнул головой Марк. — И мы после смерти всегда оказывались здесь. Чистенькие такие, умытые и все помним. Добренький наш папочка, источая слезу из оловянных от какого-то одурения глаз, расспрашивал нас о последней жизни, потом ставил раком перед колодой и оттяпывал нам головы секирой. И мы снова рождались где-нибудь. Ты, например, в Аравии, а я в Канаде. Потом росли, жили — не тужили, затем смерть, и опять мы здесь! И во все этом разнообразии существует только один постоянный фактор — наш папочка с секирой. А где рай и ад? Где, наконец, нирвана?! Кстати, в одной из своих жизней (как раз тогда, когда я был буддистом-хинаянщиком) мне удалось достичь нирваны. Вышел я в эту гребаную нирвану, ощутил полный покой, обрадовался было, и оказался где, как ты думаешь? Здесь!
Марк обвел рукой площадку.
— Меня тоже все это преследует, — согласился Публий. — Но мне казалось, что это наказание за наши грехи.
— Стоять! — рявкнул Марк. — Вот оно, понятие — грехи! Да, каждый человек грешен. В любой религии человек грешен. Ибо если человек сможет соблюдать все заповеди священников, станет не человеком, а ботвой. И только тогда эта ботва приблизится к богу, ибо станет похожей на него? Чушь собачья! Ни один из богов ботвой никогда не был, потому что бог всегда силен и создает людей по каким-то образам и подобиям. А ботва? Какой бог похож на ботву? Ответ и так ясен.
