— Лен… слышишь…прости меня дурака старого…я ведь все знал, как там все было…просто, думал тебе все равно… а ведь он все равно был твоим отцом…
При этих словах я разревелась еще больше, так больно, Господи, жалко, что от такой боли не умираешь.
Раздался звонок в дверь, но мне было все равно, хоть вселенская катастрофа сейчас начнется.
— Кого черти там принесли, — крестный, ворча, пошел открывать дверь.
— А ты кто такой? — услышала я ошарашенный голос дяди Бори и через секунду перед моими глазами нарисовался хмурый и злой Викинг.
— Я ее телохранитель, — пробурчал он, — От которого она убежала.
— Хреновый телохранитель, — провозгласил крестный.
— Не спорю, — зло ответил Вик.
А я, глядя на Вика, почему-то, разревелась еще больше и еще горче. Никакие попытки успокоится не действовали, видимо, боль, накопленная годами, прорвалась нескончаемой горячей и бурлящей лавой.
— Тебя кто-то обидел? — тихо спросил Вик и так на дядю Борю посмотрел, что даже через пелену слез я увидела угрозу в его глазах.
— Я сама себя обидела, Вик, много лет назад, — и это было правдой.
— Молодежь совсем распоясалась, — не остался в долгу дядя Боря и начал прожигать Вика взглядом, от которого я поежилась, — Ты откуда такой смелый взялся, фраерок?
— Дядь Борь, — тихо позвала я крестного, — Он телохранитель Митяя.
— Викинг? — удивился тот, — Не признал. Значит, теперь ее охраняешь? — спросил он, как ни в чем не бывало и тот кивнул.
Я вытерла слезы, встала со стула и прошла в зал, оставляя мужчин пообщаться между собой. Держалась из последних сил, понимала, что сама расковыряла рану, придя к дяде Боре, но иначе никак. В комнате его почти ничего не поменялось — те же кресла, тот же диван, старенький телевизор, стеллажи с книгами. Я глубоко вздохнула, пытаясь успокоится, но почувствовала чей-то взгляд и как-то мне нехорошо стало…Повернулась налево и уперлась во взгляд карих глаз моего отца на портрете, таких выразительных, живых, он улыбался, а рядом с ним на фото стояла я, совсем еще девчонка, и доверительно прижималась к нему. Отец…папа…папочка…
Я не заплакала, я завыла. За девять лет я не плакала по нему ни разу, мать, думая, что отец ее бросил, уничтожила все фотографии в нашем доме. Я же старалась не вспоминать его вообще. Теперь, видя его лицо, смеющееся и счастливое, сдержатся я уже не могла. То, что я дрянь — это я знала давно, но не осознавала это так четко, как сейчас. А еще поняла, именно в этот момент, что он никогда не будет рядом, не успокоит, не скажет, что любит…. То, что он стрелял в меня, пытался убить Антона и убил Лешку, пусть и чужими руками, вдруг стало неважным. Крестный прав, он все равно оставался моим отцом, неидеальным, жестоким. Но он вырастил меня, дал мне жизнь, а я забрала его жизнь.
