— Хорошо, посмотрим, — поискав глазами Перу, увидела его шагах в двадцати от нас, обрывающего верхушки незрелого репейника. — Перу!
— А?
— Пожелай нам удачи.
— Она всегда с вами, — ответил страж.
И железный забор, как вагоны сошедшего поезда, с гулом и скрежетом налетел на нас всей своей мощностью, вновь пропустив каждого сквозь близкие прутья и не задев даже кончика носа.
Нырнули в полдень. Солнце было в самом зените и после сумерек глаза заслезились. Пришлось зажмуриться ненадолго, и Гарольд рядом тут же вспомнил, как он не любит такую разницу часовых поясов.
— Неужели я дома? Только у нас сейчас может так палить, когда у вас вечер.
— Это я дома. А ты в гостях. Открыв глаза, увидела все ту же аллею, с которой нас так ловко выдворили. Злобный сюртук на ножках больше на пути не попался, хотя на этот раз я была на стороже и руки с эфеса не снимала, готовая при малейшей угрозе прогнать негостеприимных соотечественников с глаз долой.
— Куда тебя вчера занесло?
— В гостиницу. Прямо к порогу номера, так что пришлось спускаться к метрдотелю за ключом и удивлять его, что я прошмыгнул незамеченный.
Перу бы злился, узнав, что я опять с вопросами, но я не могла утерпеть, чтобы не поговорить хоть о чем-нибудь, и, помимо прочего, стала ломать голову про узника в темнице виноватых. Некто непрощенный и непокаянный, кто посадил его на иглу в свое время? И отпускать его нельзя, потому что для этой вины нет амнистий?
— Куда сегодня, направо или налево?
Мы остановились у развилки. Я на этом перепутье стояла много лет назад, и свой выбор сделала очень давно, поэтому Гарольд должен был спрашивать об этом себя. Я лишь сказала:
— Справа умирают живые, если они заснут, слева оживают мертвые, если их разбудят. К кому хочешь?
— Чувствую, весело будет и там и там. Ты к кому ходила?
— Я выбрала нужную дорогу, но кто знает, - ты не здешний, может, для тебя выбор не будет иметь никакого значения.
— Так налево или направо?
— Куда прикажет его величество.
Гарольд задумчиво прищурился, потом зажмурился, сомкнув в две единые линии свои длинные и черные ресницы.
— Умереть, засыпая, - в свое время я боялся этого больше, чем всего остального. Предпочитал быть трупом, но разбуженным во что бы то ни стало. Идем налево.
— На кладбище, — тихо произнесла я, придавленная жуткими доводами.
Долина была чудесной, - вся в цветах, бабочках, настоящая идиллия из рекламы шоколада или молока, только не хватало витающих фей и радуги над всем небосклоном. Дорожка петляла вкривь и вкось, вдалеке были видны надгробия и одинокие деревья, а ветер нежно проводил своей невидимой ладонью по верхушкам травы, будто бы поглаживал по шерсти домашнего любимца.
