— Оливия! — Георг не выдержал и заплакал навзрыд. — Оливия!
Девушка наклонилась к колену и вытащила из голенища сапога один кинжал.
— Прости, малыш, но мне нужно это достать из тебя, другого способа я не знаю…
Она убрала шпагу, и, резко нагнувшись, проткнула лезвием кинжала доспех Георга, по самую рукоятку загнав его в живот. Мальчик побелел и оборвал дыхание, а оруженосец достала второй кинжал.
— Ну, что поделать… — и воткнула его выше первого, ближе к грудине.
Панцирь рвался, как фольга, и легко проминался. Доспех был столь же иллюзорен, сколько настоящими были клинки. В ладони Оливии оказался третий:
— Это последний…
— Что она делает?! — Гарольд рядом со мной почти заорал, но даже его крик уже не способен был ничему помешать.
Девушка свое третье лезвие воткнула Георгу прямо в сердце.
— Она его убивает… — я тоже плакала, но держала Гарольда крепко, да он и не рвался уже никуда, его рука обмякла, и он стоял и смотрел на это. — Такова жизнь, мой король… за все нужно платить!
А мальчишка не умер, - он, не делая вдоха, моргал глазами и видел, как над его грудью поднимается искорка. Она делалась все ярче, все сильнее, и над этим сиянием склонилась девушка. Ее лицо осветилось этим светом, осветились ее глаза, полные слезами счастья. Она откинула голову, сделала движение рукой и искорка, метнувшись к ее груди, растворилась, вошла в ее сердце и исчезла там.
— Теперь ты можешь сказать мне спасибо, Георг… именно теперь!
Тьма.
Родители Георга за несколько месяцев постарели на несколько лет. Едва счастье улыбнулось им, и Георг после удачной операции восстанавливал свои силы уже дома, и врачи делали только самые радужны прогнозы на будущее, и сам Георг начал снова ходить в школу, прежняя жизнь возвращалась… как однажды на улице его сбила машина. Пьяная женщина была за рулем… превышение скорости… красный сигнал светофора…
Неделя комы, месяц реанимации, три месяца больницы… теперь их сын сидел в инвалидном кресле пожизненно. Сердце его выдержало аварию, он не умер, но ходить он теперь не сможет никогда, и родители об этом знали и он сам.
Когда его привезли домой, он продолжал молчать. Он молчал с тех пор, как задал один единственный вопрос, когда очнулся, “что со мной?”. И больше не разговаривал. Он не разговаривал ни с кем, - ни с родителями, ни с врачами, ни с психологами, когда те приходили. Все таблетки, которые ему прописывали, он не пил, а жестко отталкивал руку, выплескивал воду и сжимал челюсть. В середине весны отец и мать выносили его на улицу и катали по городу, в начале мая из города стали выбираться в лес. Дети во дворе смотрели на него с жалостью, две тетки-сестры что-то цедили друг другу в ухо, когда замечали Георга и его семью. Мир расцветал, не обращая на страдания Георга никакого внимания, он был одинок и жил во тьме. Это колодец был глубже и беспросветнее первого. Его еще и завалили камнями…
