Не мне было мечтать о пылких чувствах. Я не льстила себе, зная о своей женской холодности и блеклости, тело меня не влекло к любви, потому что не испытывало желаний. Я знала, что у каждой нестарой женщины есть эти желания, мне говорили об этом многие служанки в Неуке. Увы, в этом я была, словно глухая в мире звуков. И если Аверса не манили даже те пышные и красивые женщины, чья кожа была розовой словно крем, то мое сухое и бесчувственное тело не привлечет его как мужчину.
Душа? Здесь у меня было больше надежд. Я думала, что все это время мы становились друг другу ближе. По-человечески. Ведь я была не зла, не сварлива. Не капризничала и не докучала ему. Я была собой не притворяясь, и надеялась на его взаимное чувство привязанности. Потому что он мне нравился таким, каков он был — немолодым, нелюдимым, со своими затаенными знаниями.
Мне хотелось быть с ним!
С темнотой я развела костер на прежнем пепелище, и в голову закралась другая мысль, что прежде не приходила. А что если дело не в оружейнике, а в моем чувстве пустоты и одиночества? Если бы в путники мне был выбран другой, не стала ли я столь же горько чувствовать уход этого любого другого?
Утро было поздним. Стволы, поднимающиеся надо мной, к вышине растекались притоками чернильных ветвей на фоне серого небесного пергамента. Маленькие единичные листочки, из самых крепких, трепетали далеко на верху от ветерка, и иногда вздрагивали вместе с ветвью, оттого что рядом садилась птица. Как мало я уделяла прежде внимания красоте, как редко вспоминала о том, что мне, как человеку со звериным именем, необходимо иногда растворяться в природе и ощущать в полной мере ее живительные для души токи.
Этим утром мне очень легко дышалось, и даже не было холодно. Повернув голову к ручью в середине русла, я увидела солнце. Оно еще не поднялось над деревьями, не прорвалось сквозь облачную серость, — оно откуда-то украдкой выглянуло на поток воды и на противоположный берег, что все замерцало и запереливалось рябью звонко и радостно. Опавшие листья вдалеке подставили под лучи еще не тронутые тленом золотые бока, даже поваленные и надломленные деревья казались живыми, а не мертвыми корягами в чаще. Мох обвивал их, как пушистые ткани, наросты грибов и вспухшие шрамы болезней, — лишь причудливо преломляли их, делая более красивыми темными силуэтами. Вода огибала камни, прилизывалась к неровностям берега, и несла на своей дрожащей спине теплые туманные испарины.
