Молчаливого, нелюдимого смершевца подобные, пусть даже при нем высказываемые догадки абсолютно не волновали. Держался он особняком, неизменно был сух и сдержан, ко всем обращался на «вы». В общих разговорах участия не принимал, даже в столовой. Но других слушал охотно.
- Сегодня я его разговорю! - шепнул мне однажды Паша Шубин, тряхнув у меня над ухом выразительно булькнувшей флягой. Сам не дурак выпить, он, раздобыв где-то в кризисный для подобной затеи момент чистой водки, был убежден, что перед таким соблазном смершевец не устоит.
Но возлияние с особистом не состоялось. Тот просто отказался.
- Спасибо, я не пью, - скромно сказал он.
- Как не пьешь? - не понял Паша. - Вообще не пьешь? Никогда?
- Никогда, - подтвердил Ломонос.
- ?!?
По вечерам он чаще всего запирался у себя. Чем он занимался в эти часы, один Бог ведает. Впрочем, соседи его утверждали, что по вечерам смершевец время от времени пытается спеть «По долинам и по взгорьям. ..». Такое поведение придавало его личности ка-кую-то не столько интригующую, сколько вульгарную таинственность, которая однажды вдруг рассеялась совершенно неожиданным образом.
Случилось это в новогоднюю ночь. Накануне ради праздника наш начальник издательства нажал на АХЧ и под видом технического спирта для очередной промывки ротации привез солидную порцию спирта-ректификата. Естественно, что после сдачи материала в набор во всех жилых вагонах и на прилегающей к ним территории царило необычное оживление. Я, к сожалению, был в ту ночь дежурным по номеру и почти не отлучался из наборного цеха. Только в двенадцатом часу мне все-таки удалось улучить подходящий момент, чтобы выйти наружу и подышать свежим воздухом. Весь народ к тому времени уже разошелся по вагонам, и лишь фигура Чаковского одиноко маячила в стороне на фоне заснеженных кустов.
Не сговариваясь, мы с ним принялись бродить среди сугробов. Ночь была тихая, безветренная, и даже артиллерия, обычно бодрствующая под праздники, не>1 подавала голоса. Безмолвие нарушал лишь мерный шум нашей электростанции, да время от времени из * жесткого вагона доносились приступы нестройного пения. После надоедливого звяканья линотипов и запаха разогретого свинца мне хотелось помолчать, послушать тишину, подумать, но Чаковский, как и положено человеку в новогоднюю ночь, был настроен философически и все время что-то говорил.
- ...И как обидно,- вдруг заставил он меня прислушаться к своим словам, - что после нашей победы немцы будут жить лучше нас...
