Не буду рассказывать подробно, как мы трое после тщетных многодневных поисков обнаружили наконец наш пункт сбора политсостава Западного фронта, который перебрался на восток от Москвы и находился теперь на какой-то (не помню уже какой) станции Горьковской железной дороги. Как нас там не приняли («Двое беспартийных, а третий, видите ли, и вовсе утратил свой партбилет в окружении»). Как нас отфутболили в конце концов по нашим райвоенкоматам («Вы же не призывались, а дивизия ваша расформирована, вот и отправляйтесь по месту жительства»).
Упомяну только о том, что участливый и вполне интеллигентного вида писарь моего Ростокинского военкомата, наставляя меня, как заполнять анкету (мы были одни в комнате), пришел от моих предварительных устных ответов в ужас.
- Вы с ума сошли! - всплеснул он руками. - Неужели так и напишете, что были в окружении и целый месяц провели на оккупированной территории?.. Хорошенькое дело!.. И что по-немецки читаете, тоже напишете? Да вы понимаете, что вас ждет?!.
Интересно, что бы он сказал, если бы я вдобавок правильно ответил на вопрос о репрессированных родственниках да еще указал бы, за что моя сестра угодила на Колыму... Но об этом я, как всегда, умолчал, конечно. На все же остальные вопросы анкеты ответил сущую правду, несмотря на доброжелательные поучения писаря.
Той же тактики я придерживался и с военным следователем. Это был молодой человек, примерно моего возраста, но в отличие от большинства своих сверстников еще не понюхавший пороха, а потому совершенно не представляющий себе ни характера современной войны, ни реальных обстоятельств, сложившихся к тому времени на советско-германском фронте. Для него окружение было, прежде всего пребыванием советского человека на оккупированной территории, то есть потенциальной возможностью стать лазутчиком врага. Следовательно - криминалом. Не таким, правда, как плен, то есть преступление уже свершившееся, но все же...
Он долго внушал мне эту мысль, а потом поинтересовался, убил ли я в окружении хоть одного немца. Я сказал, что вполне вероятно, но поручиться не могу, потому что мы вступали в стычки с гитлеровцами, только когда нам приходилось отстреливаться от них, а происходило это почти всегда ночью, почти всегда в темноте, причем мы обычно были в роли преследуемых, ибо преимущество в силе никогда не было на нашей стороне.
- Ну и что ж, что не было, - снисходительно заметил он. - Допустим, вы трое решили бы сами, без приказа, на свой страх и риск напасть на немецкий гарнизон... Вот это было бы доблестью, - поучал он меня. - Конечно, вас бы в результате уничтожили, но перед смертью вы бы успели двух-трех гитлеровцев укокошить...
