Все было сделано так, как наметил Индурский, полностью взявший на себя организационную сторону визита. В штабе МВО с нами беседовали толковые и деловые люди. Их вопросы преследовали одну цель -собрать как можно больше данных о положении за линией фронта. Менее всего им хотелось нас в чем-то уличить. Мы распрощались с симпатичным капитаном, записавшим наши показания, и уже направились было к выходу, когда вдруг догнавший нас на лестнице боец громко и внятно произнес:
- Окруженцев требуют к члену Военного совета!..
Озадаченные таким внезапным оборотом дела, мы
уже через минуту стояли навытяжку перед дивизионным комиссаром Телегиным, который, скептически оглядев нас, задал вопрос в лоб:
- Свидетелями каких гитлеровских зверств по отношению к мирным жителям вы были? Нужны точные сведения - где, когда и тому подобное...
Увы, таким материалом мы не располагали, о чем Фурманский сразу стал докладывать, пытаясь объяснить дивизионному комиссару, что сколько-нибудь значительные населенные пункты, тем более с немецкими гарнизонами, мы обходили стороной, а первые две недели вообще не вступали в контакт с местным населением.
Но Телегин не дал ему договорить. Его внезапно обуял припадок начальственной ярости. Дивизионный комиссар внезапно выскочил из-за стола, оказавшись совсем невысокого роста, и тем комичнее он выглядел, когда вдруг стал топать на нас ногами, кричать что-то нелестное про ополченцев, думающих только о спасении своей шкуры, про трусов-интелли-гентов, про неслыханные бедствия народа...
Не знаю, чем бы все это кончилось, если бы не звонок по вертушке, который мгновенно пресек все эти гневные тирады. Телегин же перстом указал нам на дверь, и, сопровождаемые его адъютантом, мы молча покинули начальственный кабинет.
Кажется, Индурский, присутствовавший при этой дикой сцене, был огорчен столь нелепым исходом своего предприятия куда больше, чем мы. И вообще, как потом оказалось, его замысел был несколько наивен. Все наши последующие ссылки на показания в штабе МВО не производили на следователей ни малейшего впечатления. Скорее даже наоборот - усиливали их подозрительность.
Но в тот день я еще относился ко всему происшедшему с юмором. В тот день я еще не мог предполагать, что в ближайшее время мне придется в очередной раз пройти через анкетные и всякие иные круги чистилища не где-нибудь на фронте, а в самой Москве, в непосредственной близости от Лубянки, где про меня знали все на свете.
