Там я скрывался сам, здесь я скрывал все, связанное с сестрой, с самим фактом ее существования. Там кругом был враг, здесь я сам мог в любую минуту быть объявлен врагом.
Я не доверял свой «биографический секрет» никому, даже Фурманскому иДжаваду, потому что до самого конца не терял надежды выйти к своим. И вот я вышел и снова обрел то, что преследовало меня раньше, - кошмар убийственной, а потому намеренно скорректированной анкеты, возможность попасться на умолчании о своих преступных связях. Ведь муж сестры Сергей, став жертвой неуемной мстительности Сталина, обрекал на жестокую кару и свое окружение, всех мало-мальски причастных к нему людей.
Едва мы вышли из подольского поезда на площадь Курского вокзала, как начался налет немецкой авиации. Дело шло к вечерним сумеркам, но в небе было еще светло. Тем не менее сигнал воздушной тревоги запоздал, и вражеские самолеты вывалились из-за тучи совершенно внезапно.
Вместе со всем привокзальным народом нас с чрезвычайной поспешностью загнали в метро, когда где-то неподалеку уже рвались бомбы и оглушительно палили зенитки.
Итак, мы в Москве. После всего пережитого за четыре месяца поверить в это было трудно. Тем стремительнее нарастало наше нетерпение. Воздушная тревога затягивалась, и мы томились под землей, вконец раздосадованные вынужденным бездействием. Казалось бы, осуществилась наша самая заветная мечта, но в последний момент возникло препятствие, на которое наших нервов уже не хватало. Ведь мы столько времени пребывали в полном неведении относительно своих родных и близких, своего дома, хода войны, событий в мире! Не для того же мы вернулись с того света, чтобы сидеть тут, на платформе станции метро «Курская».
- Пошли к автомату, позвоним домой! - не выдержал наконец я.
И мы стали пробираться наверх, выпрашивая на ходу у незнакомых людей по гривеннику. Только потом я понял, почему нам со всех сторон совали монеты самого разного достоинства: нас принимали за нищих. Мы в окружении так привыкли к своей рванине, что забыли и думать о том, какое производим впечатление. Очень скоро нам об этом напомнили.
Квартира тестя на Сивцевом Вражке не ответила, хотя на нее у меня была наибольшая надежда. Дрожащим голосом я назвал свой номер, но он оказался занят. Тогда я стал лихорадочно вспоминать номера знакомых. Тут выяснилось, что почти все телефоны за эти четыре месяца выветрились у меня из памяти, кроме двух-трех, как раз наименее уместных в такой момент. Почему-то особенно настойчиво заявлял о себе номер критика Корнелия Зелинского, которому я вообще последнее время не звонил. Однако мне не терпелось услышать хоть чей-нибудь голос из прежней жизни и, в свою очередь, как можно скорее оповестить пусть даже людей, которые вряд ли будут обременять себя мыслями обо мне, о том, что я жив, что я вырвался из окружения, что мне это удалось! Но все они не отвечали. Я снова назвал свой номер, но он все еще был занят, что меня, впрочем, обрадовало и даже вселило в мою душу робкую надежду на близкую встречу с женой.
