Чего там долго оправдываться: мы сбежали из колонны. Возле какой-то деревни, воспользовавшись дружелюбием конвойных, в тайниках души сочувствовавших нашему брату, мы трое незаметно смылись. После двух бессонных ночей и жалкой хлебной пайки, единственной за двое суток, необходимо было поесть и поспать.
Но тут мы столкнулись еще с одним парадоксом. Насколько участливо, даже «жалостливо» относилось к нам население «там», настолько же неприветливо оно встречало нас «здесь». Стоило произнести слова «идем из окружения», как перед нами решительно захлопывались все двери. С большим трудом уговорили мы ка-кую-то солдатскую жену пустить нас на ночь к себе в> сени, да и то прибегнув к недостойной демагогии:
- Может, твой тоже просится где-то, голодный, на, ночлег...
Мне и сейчас стыдно тех жалких слов, которыми нам пришлось тогда воспользоваться. Но мы действительно дошли до ручки и не могли уже сделать ни шагу дальше, чем бы это нам ни грозило. А грозило нам многое. Любой еельский милиционер, накрой он такую троицу здесь, у солдатки, без каких-либо документов, конечно же, посчитал бы нас дезертирами и сдал бы куда следует.
А наутро нам редкостно повезло. Едва мы покинули свою солдатку, как обнаружили на шоссе три военных грузовика. Водители остановились здесь, чтобы долить из колодца воды в радиаторы, прежде чем рвануть на Серпухов. Это подтягивалась к столице какая-то кадровая дивизия. Грузовики обслуживали ее тылы, и в этом рейсе их кузовы были доверху загружены большими бумажными пакетами с воинскими сухарями. В отличие от гражданского населения, ни за что не желавшего нам помочь, водители грузовиков, уже побывавшие под огнем, отнеслись к нашей троице по-товарищески и не только вдоволь снабдили нас сухарями, но и пустили, каждый по одному человеку, к себе в кабины. Всю безмерность такой удачи мы оценили, когда убедились, что эти машины беспрепятственно минуют все КПП. И даже при въезде в Серпухов, перед большущим мостом через Оку, охрана не спросила у нас документов.
В наше нынешнее перестроечное время необычайное распространение в прессе приобрел эпитет «судьбоносный». С чьей-то легкой руки это чрезмерно пафосное и несколько старомодное выражение пошло гулять по страницам газет, употребляемое и к месту, и не к месту. А сюда, в мои мемуары, оно попало потому, что, вспомнив сейчас об этих фронтовых водителях, я подумал о той роли, какую они, не ведая того, сыграли в наших биографиях всего лишь за каких-нибудь два-три часа нашего общения. Для нас это была поистине судьбоносная встреча, и, не будь ее, вся дальнейшая жизнь каждого из нас, несомненно, сложилась бы иначе.
