- Нам сказали, - и она кивнула в сторону окружен -да, этой ночью примкнувшего к нам, - что у вас есть карта и компас.
Я объяснил, что карты у нас, к сожалению, нет.
- Ну, все равно, мы пойдем с вами, - как о чем-то заранее решенном, сказала она, но тут же вопросительно посмотрела на лейтенанта. - Да?
Однако лейтенант на ее вопрос никак не реагировал. Он молчал и ни во что не вмешивался и потом, когда девушка по моему совету доложилась Фурман-скому и рассказала ему, кто они такие. Как ни странно, лейтенант Матюхин и сандружинница роты, которой он командовал, Фаня Г., оказались из соседнего полка нашей же дивизии. Странно, потому что за весь месяц в окружении никто из нашей Краснопресненской дивизии, кроме упомянутого выше аспиранта, нам больше не встретился, в то время как ополченцы из других соединений попадались на каждом шагу. Видно, наши потери были больше, чем у соседей.
День еще только начинался, и пока кругом царила тишина, надо было как следует выспаться. Вскоре Матюхин и Фаня тоже устроились под деревом, подстелив одну шинель и накрывшись другой, а сверху -плащ-палаткой. Они и потом спали вместе, нимало не стесняясь интимности своих отношений, притом, что почти никогда не разговаривали друг с другом.
Правда, лейтенант игнорировал не только свою подругу, он вообще ни с кем не разговаривал. Когда они к полудню проснулись и встали, я все ждал, что сейчас лейтенант, наконец, как ему и подобало, объявит: «Бойцы! Слушай мою команду!..» Но он упорно хранил молчание и на прямой вопрос Фурманского решительно заявил:
- Я командовать не буду...
И потом всячески демонстрировал свою полную безучастность. Что же касается Фани, то она, напротив, обнаружила общительность и словоохотливость. Фаня с готовностью рассказала нам, что она москвичка, комсомолка, студентка химического факультета МГУ, что она не жалеет о том, что записалась в ополчение, что, несмотря на быстрое продвижение гитлеровцев, она все равно верит в гений Сталина и в нашу победу.
- Враг будет разбит, победа будет за нами! - убежденно процитировала она заключительные слова известной речи Молотова.
С высоты своих двадцати девяти я смотрел на нее, двадцатилетнюю, не без скепсиса. Мне был знаком этот энтузиастический тип поведения, когда ложно понимаемый демократизм и комплекс социальной, да и национальной неполноценности (еврейка, из служащих!) толкает интеллигентных девушек на сознательное опрощение и жертвенное служение «пролетарскому началу». Конечно, роман ротного с сандружинницей уже к тому времени успел стать в армии классической коллизией, и в этом смысле взаимоотношения Матюхина и Фани вряд ли кого из нас могли шокировать. Но все же в ее безраздельном подчинении этому неотесанному грубому созданию было что-то досадно противоестественное.
