Эти мысли порождали отчаяние, но его надо было преодолеть хотя бы потому, что ничего другого нам не оставалось.
После той, страшно измотавшей нас дневки у развилки дорог наш отряд что ни ночь пополнялся все новыми и новыми окруженцами. Как правило, мы натыкались на них, бредущих то в одиночку, то по двое, трое неизвестно куда. Выйти к своим многие из них уже не надеялись - слишком далеко ушел фронт, да и как его перейдешь, если у немцев вон сколько войска! Хорошо бы где-нибудь отсидеться, переждать, может даже, в зятья выйти...
Но все же некоторые из них охотно примыкали к нам. Мой компас даже в их глазах что-то все-таки сулил. Это были люди, как на подбор, немолодые, военному делу, как и мы, совершенно не обученные и в полевых условиях беспомощные. Исключением среди «новеньких» оказался молодой аспирант по кафедре ихтиологии биофака Московского университета, который не только не потерял надежды выбраться из окружения, но, как мы потом убедились, неизменно сохранял присутствие духа в самых сложных ситуациях. Однако в общении с людьми он был крайне стеснителен, даже робок и по манере держаться являл собой тип кабинетного ученого.
Мы сперва хотели предложить ему командование нашим отрядом, но он был так далек от роли начальника, тем более в условиях армейской субординации, совершенно чуждой ему, что нам пришлось от этой идеи отказаться. И командовал нами по-прежнему Фурманский, у которого в активе был хотя бы военный сбор для писателей, проведенный прошлым летом в Кубинке, под Москвой.
Но вот как-то рано утром, когда нас было уже человек пятнадцать и мы расположились на дневной отдых в очередной рощице, у нас в отряде внезапно объявился лейтенант. Настоящий лейтенант Красной армии, с командирским ремнем поверх шинели, в фуражке и с двумя кубарями в петлицах.
Хорошо помню тот мглистый, напоенный всесветной сыростью день. С неба сыпался мелкий, нудный дождичек, то и дело переходящий в изморозь. Я никак не мог согреться и долго ворочался у себя под разлапистой елкой, прежде чем забылся сном, видимо, совсем коротким. Проснулся оттого, что, как мне показалось, кто-то на меня смотрит. Сначала я глазам своим не поверил. В самом деле, надо мной стояла девушка в шинели и в пилотке, а рядом с ней лейтенант. Я протер глаза и вопросительно уставился на них. Помню, что сознание мельком, как-то безотчетно, но сразу зафиксировало еще неясную мне контрастность этих двух людей. У девушки было интеллигентное лицо еврейского типа, а крестьянская физиономия лейтенанта не оставляла сомнений в том, что он только-только приобщился к городской культуре. Они молча смотрели на меня, а я на них. Первой заговорила девушка.
