С мышами, правда, казус случился.
Полезла как-то Фёкла в подпол, вроде, с инспекцией. И нет её день, другой. Иван Аполлинарьевич уже беспокоиться начал, что её там мыши съели. Взял он фонарик и вниз. И видит: сидит его серая Фёкла в дальнем углу, и уплетает шкурки от вчерашних сарделек. Их, видно, хитрые мыши из ведра на кухне утащили, да Фёкле подсунули. А та, хоть и строгих консервативных правил, да на сардельки эти пахучие всё равно попалась. Консерваторы ведь все такие: днём, да на публике – они очень даже вполне. А ночью, да в подвале – и шкурку от вчерашней сардельки сожрут, инспектируемыми мышами принесённую.
Это Иван Аполлинарьевич «мышагейтом» назвал и потом долго на фуршеты к консерваторам не ходил.
А котята, когда немного подросли и поумнели, стали почти неразличимы. В меру – любопытные, в меру – осторожные. Кошки и кошки. Безо всякой этой политики.
Иван Аполлинарьевич и друзья человека
Как и все в меру интеллигентные люди, Иван Аполлинарьевич знал, что собака – друг человека. Но практического отражения эта максима в его жизни долго не находила.
А тут сосед его, не Егор Сидорович (тому и кошки вполне хватало), а другой, новый, Иван Аполлинарьевич и имени-то его узнать не успел, а тот возьми да и заведи себе собак, да не одну, а сразу три. Здоровенных таких зверюг чёрт знает какой породы.
Иван Аполлинарьевич сначала ничего плохого не подумал. И жене так сказал, когда она с новостью со двора прибежала. Она собак здорово боялась.
– Ну, – сказал он ей, – собаки и собаки. Раз по закону не запрещено, значит можно.
Это он всегда так всё практически объяснял. Жена с ним внутренне не согласилась, но спорить не стала.
День, другой всё было нормально, собаки к дому привыкали и во двор выходили редко, а потом сосед во дворе будку поставил, и собак туда выселил. И тут, то ли от того, что жизнь повернулась от хорошего к менее хорошему, то ли просто от природы своей, но стали эти собаки звереть прямо на глазах.
Где птица пролетит, где кошка пробежит, где Иван Аполлинарьевич или жена его во двор выйдут – те прямо как с цепи. В лай и по забору лапами скребут. Наверное, порода такая, сторожевая. Или просто – нервная и к соседям мало толерантная. Потом, правда, чуть попривыкли. Но лаять по поводу и без не перестали.
Иван Аполлинарьевич терпел всё это довольно философски, но, когда в очередной раз ночью его разбудил глухой лай соседского друга человека, терпение его стало иссякать. Жене что – та, как сурок, одеялом накрылась, и сопит. А Иван Аполлинарьевич лежит и не просто уснуть не может, а ещё и от несправедливости страдает. Даже, может, больше от неё.
