–Пошли на хер отсюда, твари гребаные!
Разумеется, с места никто не сдвинулся. Наоборот, всех намертво прибило там, где они находились.
–Вы что думаете, что это вы тут жертвы? Вы бедняжки, которых надо пожалеть? Э-э-э, Нет! Вы кровопийцы. Самые ненасытные кровопийцы. Вам больше заняться нечем, кроме как приходить сюда и отрываться на нас. Каждый день вы приходите и выливаете все накопленное дерьмо нам на головы, но я спрашиваю: »Чем мы это заслужили? Чем?»… Не трудитесь, я сама отвечу. А тем, что мы единственные, кто не может послать вас, куда подальше. Единственные, да… Больше никто не станет слушать ваши недовольства жизнью. Ни ваши родственнички, которые бросили вас, наплевали, забыли, ни ваши друзья, большинство которых уже передохло от уровня желчи в крови. А мы вынуждены терпеть, потому что это наша работа. Очень тяжелая работа, но вам на это плевать. Вам на все плевать кроме себя любимых и своих болячек. А мы ежедневно купаемся в вашей блевотине, и хотите знать, что мы за это получаем? Тринадцать тысяч рублей. Тринадцать сука тысяч! Неблагодарные вы твари».
Старики молчали. Я со своей двадцаткой молчал еще тише. Это несправедливость и стыд.
По оцепенелым лицам было неясно, старики выслушали или уснули где-то на середине. Женщина, попытавшаяся поставить их на место, часто дышала, но садиться не спешила: она рассматривала каждого, до сих пор не верившая, что ей удалось усмирить буйствующего «зверя».
–А у меня пенсия девять.
…
Коротким тихим ударом прекратила сражение, сидевшая на одной скамье с лидером общественного мнения, сухая маленькая старушка, на чьем лице когда-то очень давно отпечаталась эмоция. Она выглядела уставшей и немного устрашающе, хотя в ее голосе не было ни намека на угрозу или недовольство.
Произнесенное ею «девять» было не просто числом. Это и была та самая эмоция, когда-то очень давно отпечатавшаяся на ее лице. Магическое число, магнитом притягивавшее к себе все разговоры на повышенных тонах с людьми ее возраста и она, повинуясь долгу и инстинкту, обрывала все одним словом. Девять.
Сражение кончилось. На поле боя обрушилась тишина, придавив все разногласия и споры. Как археолог, блуждающий много лет спустя в пустыне, где происходили события, ухо собирало звуки – реликвии тех секунд: крик, отзвуком звенящий в доспехах и мечах переживших, возрастающие в бегущей вверх по обоям трещине, голоса, разлетающийся в хаотичном порядке стук пальцев о кнопки клавиатуры, расстроенный скрип скотча, глухой кашель, свистящий храп бездомного, ерзание на стуле, уходящие в небытие слова и, как не к месту вставившая реплику о тринадцати тысячах, дама шепотом причитает: « Суки, Суки, Суки, ».
