Как только появляются мышцы, сразу хочется их укреплять. Как только наносишь татуировку, тут же планируешь набить вторую. Как только берешься за книгу, уже сочиняешь сюжет для следующей истории. И не можешь остановиться. Попадаешь в круг вечной погони. Делаешь шаг, и горизонт отодвигается на два.
Пролог
Подавай кисель
Тёмно-розовый,
Зазывай гостей
И философов.
Будет пиршество,
Будет миршество,
Будет тиршество
И кумиршество.
Будет день-блондин,
Ночь-брюнеточка.
И начнём платить
Чёрной меточкой.
Будет колдовство,
Будет сольдовство.
Будет больдовство,
Будет хворьдовство.
Слёзы горькие
Мы выдаиваем.
Глазки зоркие
Закрываемы.
I
Слёзы срывались, как наркоманы,
Падали духом на простыню.
"Поздно" случалось смертельно рано,
Грешники думали: "Не убью".
Грешники, глупые, ошибались,
Чувства не пробуя обуздать.
Их ураган максимальнобаллен
Мысли грохочут, как поезда.
Грешники ждали своей расплаты
И заметали в бреду следы.
Чтобы убийство от Бога спрятать,
Ловко придумали: ослепить!
Полная темень секреты скроет,
Страх испарится, уйдёт беда.
Белые руки по плечи в крови,
Руки, привыкшие убивать.
Путь протекает печально вяло,
Ужас читается на лице.
Грешники поняли: кровь бывает
Вязкой и розовой, как кисель.
Чмо заканчивает работу в аккурат перед отъездом. Он горит изнутри. Он проглатывает стеснение, он повторяет зарифмованную речь, он садится в машину. Рядом присаживается Гот, молчаливый и далёкий. Над передним сиденьем видны только волны бирюзовых волос. Гордость передвигает рычаг, и шины наматывают на себя мокрые листья. Чмо напивается разряженным осенним воздухом, наблюдая за тем, как развивается пёстрый атласный шарф, повязанный на шеи их водителя.
На удивление, Гот не задаёт никаких вопросов, хотя видит Гордость впервые. Наверное, оправдывает его Чмо, сильно волнуется. Чмо считывает его волнение, прислоняет его к себе. Волнение Гота отпечатывается на лице Чмо, и больше Чмо не в состоянии пить сырой воздух.
– Боязно, – признаётся напарнику мальчик.
Тот сочувственно закусывает губу, напоминая хозяина, жалеющего собаку, которую собрался усыпить.
– Голубчики, мы на месте, – с кокетливым придыханием оборачивается Гордость.
Её лицо погребено под слоем кремов. Закопано. Можно сказать, зарыто.
– Выходим, – решается Чмо, стараясь унять прыгающее внутри сердце и вытащить вату из ног.
Выступать предстоит на улице. На небольшой деревянной сцене, напротив которой стоят уже занятые скамейки.
– Ох, как же хочется отказаться от всего, струсить и отменить это безумие, – жалобно трясётся Чмо.
