Саша смотрел на меня в ожидании, что я начну первым.
От неуверенности у меня тряслись мысли, как камни в кузове грузовика. Они перемешивались в неопределенном порядке, не давая мне надежды сформулировать какой-то фундамент. Но нужно было говорить. Начал я с раннего христианства, апокрифы, ветхого завета, нового завета. Особое внимание уделил деяниям апостолов.
Отец Михаил внимательно слушал меня, и его надежда засыхала, как груша на самой верхней тонкой ветке дерева, на которую и не влезть, и не нагнуть.
Но вдруг неожиданно вмешался Саша.
– Скажите, а в церкви кто-то есть?
– Нет. Сейчас ночь. Я сам все закрываю.
– Вы уверены на сто процентов?
Отец Михаил задумался.
– Это исключено… хотя…
– Значит, пятьдесят на пятьдесят? Или кто-то есть, или нет?
Отец Михаил неуверенно кивнул.
– А вы были на небесах?
Священник перекрестился и не понимал, к чему клонит Саша.
– Не были. Значит, тоже пятьдесят на пятьдесят. Либо там кто-то есть, либо нет, верно?
Отец Михаил застыл. Затем неуверенно кивнул.
– Скажите, а пятьдесят процентов, что там кто-то есть, в сравнении с тем, что до этого у вас было ноль процентов, это много или мало?
Отец Михаил задумался, а Саша не унимался:
– Скажите, а кто снял фильм «Выживут только любовники»?
– Джармуш.
– А вот и нет!
Отец Михаил заерзал.
– Как это?
– А так. Никто его не снял. Просто получилось такое недоразумение. Актеры сами играли. Оператор наугад наводил камеру. Да и художники настроены были по-анархистски. Все получилось как-то само собой. И наш мир никто не создал. Все как-то само. Кто-то перднул, и все появилось. Так?
Священник молчал. Он был все еще не до конца уверен, но заплатил нам пятьсот долларов.
Когда он выпускал нас, струйка лунного света осветила церковь, и мы увидели спрятавшегося за стойкой, за которой принимают церковные записки, мирно спящего бомжа, спрятавшегося от ночного холода. Отец Михаил удивленно смотрел на вонючий комочек тела, отвергнутый миром, но для него сейчас, являвшийся каким-то неопровержимым доказательством, существования чего-то, во что он не верил. На футбольном поле священника, вопреки привычной логике, появлялся мяч, пока не настоящий футбольный, а так себе – детский резиновый, но мяч, который нес в себе начало осмысленной игры.
Бомж прищурился от полоски света и открыл один глаз.
– Ты чего здесь? – спросил отец Михаил.
– Да, я батюшка уже тут как месяц ночую, думал вы в курсе.
Закрывая за нами дверь, отец Михаил остановил нас:
