Тут Алина вскочила: ей вроде бы потом снилось, что её глотает крокодил. Она устала от какого-то калейдоскопа и уже проваливалась. Но вот особенное ощущение: во всём сне было дикое богатство всего, и оно утомительно, только если всё разбросано, не едино. В общем, было здорово, было озарение, но надо ещё поспать, чтобы прийти в себя. А потом подумать.
Но и на утро гудение свободы и богатства было отчётливым и пугающим. Как будто в душном и занавешенном помещении убрали шторы и открыли окно, и все звуки интенсивной жизни теперь слышны полностью, ну и, конечно, воздух, а ещё вид на гармоничные вдруг полугородские пейзажи с филигранными процессами и только удачными сочетаниями многочисленных красок и линий. Значение и красота буквально всех и вся резали Алине глаза, она этого пока боялась и нежилась в необычном состоянии, – это была такая победа и свобода, как в далёком детстве, когда отец подбрасывал в воздух и неизменно ловил: там были и полёт, и надёжные объятия. Алина скоро станет звать новую свободу «свободой выбора ролей», ведь тяготивший её собственный характер, какой бы он ни был, ослабил хватку, и она теперь могла чуть не в каждом видеть событие, увлечься и помечтать о каждом и верить в реальность мечты.
А Марта болела, о ней беспокоились. Но когда она выздоровела, то Алина и Миша приехали к ней в гости, и все втроём отметили выздоровление. Это было в сосновой гостиной, пахло смолой, и щенок из приюта благодарил за приручение, обмахивая по-летнему открытые ноги и слизывая с Мишиных рук пот непривычного возбуждения, когда счастье привалило и проживается постоянно.
