– Вэй з мир! Грабят! Убивают! Шоб тебе сдохнуть, скотина! Шоб тебя, наконец, переехал трамвай! – Ирина оторвала тяжёлую голову от подушки, прислушалась.
Вопли на кухне продолжались. Орала соседка, Хеся Эпельман. Полного имени этой толстой, неприятной бабы за год знакомства Ирина так и не узнала. Здесь звали «мадам Эпельман».
Мадам Эпельман занимала одну из пяти соседних комнат. Жила она вместе с сыном, тихим незаметным Яшей, совершенно задавленным морально шумной и активной матерью. За год Ирина ни разу не слышала его голоса. При встречах он шептал: «здравствуйте» и исчезал, как привидение, тихо и незаметно. Зато голос Хеси знал и слышал весь дом.
Прожившая почти всю свою жизнь в коммуналке, в тихом арбатском переулке, Ирина всё никак не могла привыкнуть к шуму и гаму одесской коммунальной кухни, где жили, казалось, напоказ – не столько для себя, сколько для соседей.
Год… Почти год – десять месяцев и восемь дней, как она здесь, как сожгла все мосты, как перечеркнула свою жизнь и начала писать её с чистого листа.
Писать с чистого листа хорошо, когда тебе двадцать, двадцать пять, ну тридцать, на худой конец! Когда тебе сорок два года, когда ты совершенно одинока и никому не нужна, этот чистый лист кажется не белым, а чёрным…
Она всё время вела обратный отсчёт: неделю назад я была счастливым человеком, любимой женой, уважаемым специалистом, была – и не сознавала этого. Потом – месяц назад, потом – полгода, теперь вот – год.
Год назад она жила в Москве, у неё был любимый муж, любимая работа, любимый дом. А она даже не подозревала, как счастлива, и как скоро её счастье обратится в дым.
Счастье рухнуло в Новогоднюю ночь. Надо же, какая несправедливость! В Новый год должны совершаться чудеса, а не трагедии. Но вышло наоборот…
С тридцать первого на первое ей выпало суточное дежурство. Обидно, конечно, но ничего не поделать. Дежурства в отделении назначались всем по очереди, а меняться в праздник, конечно же, никто не захотел.
Ровно в двенадцать она позвонила мужу, поздравила с Новым годом, пожелала спокойной ночи и пошла в ординаторскую, чтобы прилечь. В отделении было спокойно. Тяжёлых больных не было, «твёрдо вставшие на путь выздоровления» – как шутил заведующий, отпросились по домам. Оставалось всего человек десять, не внушавших особых опасений.
