Мрачное облако возможной и, возможно, непоправимой ошибки парило над черным, украшенным гордой эмблемой Steinway полированным инструментом, страдающим от использования его невероятных возможностей для воспроизведения бессмысленных гамм и этюдов. Бетховен и Шуберт оставались далекими, едва различимыми в тумане будущего силуэтами. Он почти прекратил слушать их удивительные сочинения. Беспорядочно спутавшиеся фрагменты любимой музыки носились в коридорах консерватории, создавая трескучий раздражающий шум. Юджина теперь тошнило от этой диссонансной вакханалии; он даже скучал по тихим универским аудиториям, где, глядя на строчки элегантных дифференциальных уравнений, можно было слушать беззвучную, играющую внутри совершенную музыку. К счастью за закрытыми дверями классов для занятий треск затихал.
Была и другая удручающая проблема – Ася. Эта с виду тихая и непритязательная пианистка категорически отказывалась отграничить свое участие в жизни обаятельного жильца ролью квартирной хозяйки; девушка хотела большего и, что было особенно досадно, влюбилась, кажется, всерьез. У Юджина в это время крутились две интрижки с другими консерваторками, и ответить на Асино чувство он никак не мог. Дело шло к решительному объяснению, из которого ничего хорошего получиться не могло, иначе говоря, следовало готовиться к переселению. А куда? С доходами тоже не все было в порядке.
Пресловутое репетиторство требовало существенно большего времени, чем мог себе позволить студент консерватории, неохотно постигающий искусство извлечения “правильных” звуков из старинного инструмента. Иначе заработок не формировался. Плюс к тому высидеть даже час с очередным сопливым болваном, уверенным (вместе с мамашей-папашей), что “учитель” каким-то чудодейственным образом вольет в его неповоротливые мозги все загадки и трюки математики, сделав оные совершенно прозрачными и готовыми к применению, было пыткой, Всегда среди избранных, Юджин не имел полного представления об истинном масштабе тупости средних подростков. Он нервничал, срывался на учениках, хлопал дверью; в результате заработок с каждым месяцем уменьшался. Притязания квартирной хозяйки на его душу и тело могли бы, в случае успеха, решить многие проблемы, но думать о подобном решении всерьез Юджин не мог: это было слишком даже для него. Ситуация складывалась прискорбная.
Новицкий очнулся от своих нерадостных воспоминаний и поплелся к начальству на совещание. После часа пустой болтовни, густо приправленной выражениями крайнего энтузиазма и оптимизма участвующих, он спустился на свой этаж и зашел в кубик Сэма, по-другому – Семена Шустера, единственного из “ребят”, с которым он мог расслабиться и пооткровенничать. Сэм был толст и добродушен. На его дисплее Жванецкий читал что-то по бумажке. При виде начальника Сэм, не торопясь, переключился на рабочее “окно”, заполненное кодами и командами и с извинительной толстогубой улыбкой посмотрел в огорченное лицо босса.
