Вот в такую-то, прикрытую теменью, ноченьку и пробирался к Дуньке Захаровой Николая Ершов. А шёл он не наобум, а по приглашению самой Дуньки. А дело было так. Неожиданно встретил Николай Дуньку на улице и в разговоре с ней пошёл сразу с «козыря»:
– Зх, Дуньк, ты вчера здорово промазала!
– А что? – простодушно и недоумённо поинтересовалась Дунька.
– У меня вчера дома бабы не было. Я один домовничал и ночевал, если бы ты зашла ко мне под этот случай, во бы лафа у нас с тобой была!
– Это зачем я к тебе заходить-то бы стала? – с насмешкой спросила она.
– Как зачем! Чай сама знаешь зачем мужики к бабам, а бабы к мужикам заходют, ведь не маленькая – с большими обедаешь! – задорно улыбаясь проговорил Николай.
– Чай я ещё не совсем стрижена! – без намёка на любезность сказанула она, – Да и вообще-то, ты Кольк вялый, как прозимовавший карась. От Тебя толку ждать, как от козла молока!
– Вот это для меня новость! – обиделся Николай, – Я-то карась? Да ты меня, видно, плохо знаешь! Да я могу так расшевелиться, что и не удержишь! А что касаемо бабьего опроса, так я умолку не знаю! – бойко петушился он. – Погоди, как-нибудь я до тебя доберусь! У меня не вырвешься! – ерахорился Николай перед Дунькой.
– Уж вырваться ли от такого увальня! – безжалостно унижала она его.
– Ну это еще посмотрим! – проговорил он, – а когда к тебе заглянуть-то?! – не затягивая пустыми разговорами сразу перешёл к делу Николай, – пожалуй, я к тебе сегодня же и загляну! От скуки ради, глядишь, мы с тобой в свои козыри сыграли бы, а потом бы на кровати поваландались: ты б мной, а я твоими титьками позабавились! – улыбаясь и смачно глотая одолевавшую слюну, разглагольствовался Николай.
– Но ведь, это всё задаром не даётся! За тити гони тити-мити! – задорно хохоча предупредила его Дунька. – Сам знаешь, что даром-то ничего даётся, чирей на заднице даром-то не садится! Когда угодно заходи, только с пустыми руками ко мне не забивайся, – без всякого намёка на любезность, прищуривая один глаз, шутливо улыбнулась, закончила разговор и пошла прочь.
Окрылённый таким, хотя и двусмысленным разговором с Дунькой, Николай и надумал посетить её глубоким вечером этого же дня. Как он сам же рассказывал об этом случае, собравшимся около его мужикам:
– Дорога у меня до Дуньки торная. В эту ночь я к ней забрякался не в первой. В темноте, по задворкам, добрался я тогда до дунькиного двора: торк – заперто! Едва достучался. Дверь открылась, гляжу, в проёме двери появилась фигура. Вгляделся, а хвать это не баба, а мужик. На отца её, на Ермолая напоролся. Видя, что не кон попал, я да к нему с вопросом: «Дядя Ермолай, ты не знаешь ли, чем лошадь вылечить? Опоил я её. А за неё, еще в мирное время, пятнадцать целковеньких отваленно, ведь всё же жалко». Посмотрел на меня Ермолай презрительно и отвечает: «Лошадь-то дикой рябинкой от опоя попои. А для Тебя я вон крапивы припас. Вот возьму да как тебя отхожу, будешь знать, как в такое время, на счет лошадиного лечения беспокоить людей старше себя!». Я, да бежку! Едва ноги убрал. Если он тогда настиг меня, не знаю, что и было. Для меня случай был подходящий, а воспользоваться им, по отношению к Дуньке, мне не пришлось. И это мне не в первой. В одно прекрасное время, под осень, вбрела мне в голову дурная мысль, сходить к тому же дяде Ермолаю, и спросить у него насчёт грибов в лесу (он, бают, большой знаток в этом деле). Так же вечерком, иду, а сам в мыслях другое намерение имею: если он дома, то насчёт грибов с ним разговор заведу, а если его нет, то с Дунькой шуры-муры разыграю. Хвать, вот так же, как и на этот раз, он оказался дома и поняв зачем я пожаловал в его дом, он так меня со двора наладил, что я в темноте двора нечаянно со столбом поцеловался. Ахнулся об столб, из глаз цветные искры посыпались, всю харю расквасил и шишкой на лбу разбогател! Вот могу показать, с тех пор отметина осталась, – и в заправду, на его лбу красовалась синеватая шишка величиной со сливу. – Ладно я такой догадливый, вижу дело плохо, я маханул через плетень в огороде. Там и спрятался от Ермолая, боясь погони.
