– И я тоже придерживаюсь такого порядка. Иной раз хочется мне поесть, чего-нибудь вострого, да опасаюсь, как бы желудок не отказался переваривать, то что я преднамерен съесть, – вклинился в речь Рахвальского Ершов.
– А, что, разве твой желудок тебе не подчинён? – спросил его Иван Федотов.
– Хотя он и мой, а иной раз воспротивится и не хочет переваривать грубую пищу, особенно капусту с брюквой!
Снова заговорил Рахвальский:
– В юности, организм любую пищу перемелет и с любой болезнью справится, а в старости от незначительной болезни, умереть можно и никакие лекарства не могут. А среди людей бывает и такое: заболел человек и чтобы лучше его лечили, он врачу несёт подарки. А если бы он, вместо того, чтобы отнести доктору масло, яйца, сам их съел, то и болеть-то не стал! А чтобы не лечиться, лучше не болеть: беречь здоровье смолоду! В лечении, я лично, признаю три лекарства: йод, марганцовку и спирт.
– Эх, эт и дурак шпирт та любит! – с наивностью заметил Яков Зобродин.
– Я ведь не с той целью, чтоб его во внутрь принимать, а для растирания онемевшие суставы. Он хорошо удаляет ломоту. Йодом полезно лечить раны, а марганцовкой пользительно полоскать рот. Вообще-то говоря о здоровье и долголетье жизни, я вам приведу здесь изречение знаменитого доктора, который сказал: «Чтобы быть здоровым и прожить до ста лет надо: завтрак съедать весь, обед делить пополам с другом, а ужин отдавать врагу!». Но каждому человеку свойственно ошибаться и по мере возможности исправляться; и каждый человек должен иметь своё личное мнение и убеждение.
– Эх, какие всё-таки у него крылатые слова! – заметил Василий Ефимович, соседу Ивану.
– Да, видно, не пустая у него коробка, а с мозгами! – отозвался тот.
– Слыхивали мы эти басни! – с некоторым раздражением заметил Алёша Крестьянинов, сидя и слушая до сих пор тихо и смиренно.
– Эх мы ведь и дураки! Деревенщина неотёсанная, лапотники необузданные, олухи царя поднебесного, – самокритично высказался Николай Ершов.
– Дикари, да и только! – поддержал его Филимон.
– Мы же неграмотные, от и допускаем всякую оплошность, позволяем себе в невежестве жить-проживать, – отозвался и Яков.
Наступила темная осенняя, тихая ночь… На лице словно сажей измазанное пространство – кромешная темнота и тишь. Натруженные на ветру, за день, деревья блаженно отдыхают в безветрии, опустив свои ветви. Объявшую всё село блаженную тишину нарушает только лай собаки кем-то встревоженной в отдаленном от села конце улицы. Густая темнота объявшая село была до того непроглядна и вязка, что можно было идти по дороге с закрытыми глазами, потому что они в такой темнотище почти ничего не видели перед собой. На задворках, за огородами, позади сараев, поперёк усадеб, протоптана тропа. Это ночная потайная тропинка проторённая лихими людьми. Минуя улицу, избегая людских пытливых глаз, маскируясь ночной, непроглядной теменью, по-воровски крадучись, взад и вперёд тайно, по ней пробираются люди идущие на тёмные дела. По этой тропе, в одиночку, пробираются завидущие на чужое мелкие ворошки с поклажей, только-что воровски «подобранной» у разини. По этой же заветной тропинке, влюблённые люди, со сладостным предвкушением, пробираются на долгожданное свиданье. Бывают случаи, человек идущий на воровство, в темноте, на этой тропе, внезапно лоб в лоб, сталкивается с человеком идущим ему на встречу по своим любовным делам. Состукнувшись лбами, в кромешной темноте, от испуга и страха они взаимно всхлипнут и молча разойдутся, каждый продолжая свой путь, ведь объясняться в таких случаях не резон, разглашать свою тайну нет надобности, чтобы не дать сельским бабам материала новостей для судачания на мостках озера.
