Все были щедры и добры друг к другу, ближе и роднее стали друзья.
Над Москвой разыгралась метель. Я сидел в душной теплушке и через влажное стекло долго глядел вслед удаляющейся столице. С каждым стуком колес она проглядывалась всё меньше и меньше, и, наконец, последние башни её скрылись в закружившихся хлопьях пушистого снега.
Прощай, Москва! Прощай, бурная студенческая жизнь, прощай, академия. Много приятных воспоминаний останется о тебе. Вернёмся ли опять в твои аудитории?
– Ну, что загрустил? Мы ещё вернёмся, – угадал мои мысли Вася. – Как к Берлину дойдем, так и вернёмся! Непременно вернёмся! – повторял он.
На станциях, где останавливался поезд, сразу наступало оживление. Суетились торговки с пирожками, солдаты с котелками бежали за кипятком. Крики и плач провожающих переплетались с весёлыми песнями солдат. Из теплушек валил дым, и облака пара стелились в морозном воздухе.
Рядом с вагоном, стараясь прикрыться шинелью, два солдата меняли сухой паек на водку. Подъезжали машины, грузили боеприпасы, снаряжение, продукты, тёплое обмундирование. Людей провожали на войну…
Чем дальше поезд отходил от Москвы, тем чаще и чаще стали наблюдаться страшные последствия войны. Порою на полустанках было всё сожжено, разрушено, только высокие трубы одиноко стояли на пустыре да холодный ветер нёс пепел в глаза.
Осиротевшие и голодные ходили дети, прося милостыню. Эти картины сосущей скорбью сводили душу. Но одновременно с этим щемящим чувством, там, где-то далеко в груди, зарождалось новое, ещё не знакомое чувство, чувство своего национального оскорбления, чувство злобы, борьбы, чувство мести, – справедливой, жестокой мести…
Мести за всё: за невинно разрушенные наши города и села, за наших русских ребятишек-сирот, за поруганную старость наших отцов и матерей.
Голодные дети как будто говорили: «Дядя, ты видишь, я тоже русский, я ещё маленький, но меня уже сделали сиротою …дядя, ты тоже русский, ты сильный, большой, у тебя есть винтовка… ты отомсти за меня этим немцам».
И каждый солдат проникался этим высоким чувством, оно росло и росло, становилось превыше всего, клокотало внутри, заполняя грудь.
