Разместились на аэродроме над самой Волгой. Здесь мы до последнего винтика разбирали, а затем собирали самолёт, запускали моторы, пробовали их в разных режимах. В спешке люди вымазывались в масло и сажу и лишь только белые зубы да глаза позволяли идентифицировать человека.
Для поднятия дисциплины командирами отделений назначали фронтовиков, тоже присланных сюда для переподготовки. Какой-нибудь ефрейтор, приехавший с фронта, требовал себя уважать и приветствовать, что нас смешило до смерти. К нам попал именно такой человек.
Наше классное отделение крепко сжилось. Мы уважали друг друга. Ефрейтор был воспитан по-другому. Он имел преимущество фронтовика и имел звание. В армии же звание – главное, остальное уже второстепенно. Мы, «академики», между собою подшучивали над его ограниченностью. Чтобы не обзывать его грубо мы придумали ему кличку «конфуженный». И он гордился ею, даже не подозревая, что над ним смеются.
Располагались в городе в казарме. Одна койка стояла поверх другой. Экономное начальство казарму никогда не топило. Она отапливалась телами слушателей и поэтому всегда пахла потом, портянками и целым букетом сопутствующих запахов.
Шерстяное обмундирование предложили снять, взамен его выдали рабочее. Гимнастерка мне попалась маленькая, она угрожающе трещала в плечах, а рукава едва закрывали локти. Здесь, в спешке, неважен был внешний вид, важно было «приблизиться к фронтовым условиям». Брюки были ещё меньше, и когда приходилось присесть, они подозрительно трещали. Рука невольно дёргалась назад – убедиться, всё ли в порядке.
Но особый интерес представляли ботинки 46 размера. Они были настолько велики, что я не задумывался над тем, какой ботинок на какую ногу одевать. Когда я стоял по команде «смирно», они от самых каблуков уже расходились в стороны. Всю эту форму украшали обмотки, по два метра каждая. Теперь ноги, обтянутые брюками и перемотанные обмотками до колен, казались тонкими и длинными, как у балерины. Сходство портили только привязанные на их концах ботинки 46 размера.
Часто приходилось бегать, и горе было, когда один такой полуметровый ботинок цеплялся за другой.
– Эх, Галю! Галю! Та чи ты познала б свого Васыля в цих штанях? – мечтательно вздыхал Вася, латая штаны и вспоминая своё знакомство в деревне Кузьмино. – А нэ знала б, сказала: геть от мэнэ, урод собачий.
Дисциплина всё усиливалась. В этом отношении тыловые солдафоны доходили до крайностей. Например, чтобы выйти из казармы, скажем, в туалетную или курилку, надо было доложить об этом дневальному, затем воткнуть красный флажок против соответствующей графы на доске – «уборная», «курилка» и пр. Возвращаясь, опять доложить дневальному и снять флажок. Над этим можно было только смеяться.
