Мы стали рассматривать своих соседей. Впереди сидел толстый мужчина с восковой лысиной на голове. Одет он был просто, по-домашнему, на руках его ерзал малыш, видимо, по необходимости, случайно попавший в этот зал.
– Пап, а, пап, а скоро дядя кончит? – но папа ничего не слышал, он был поглощен музыкой.
– Пап, а, пап, а скоро мы домой пойдем?
Мы тихо засмеялись. В этом зале у нас нашлась единственная родственная душа. Остальные с увлечением слушали музыку. У Васькиного соседа в черном фраке, худого и бледного, от переизбытка чувств на глазах даже появились слезы. Он несколько раз поворачивался к Ваське, чтобы выразить свой восторг, но натыкался на кислое, скучающее лицо.
Закончилась, наконец, первая часть. Вторая часть, мы рассчитывали, будет интереснее.
Серьёзная дама села за пианино к нам в профиль, и в зале полилась искусственная, не приемлемая для нашего уха какофония. Однообразная и скучная, она не гармонировала с напыщенностью зала и отторгала реальное восприятие действительности.
Нелепость ситуации становилась очевидной. Минут десять мы ещё крепились, потом переглянулись и оба громко чмыхнули – мы не могли уже удержаться от хохота. На нас набросились соседи.
– Тикаемо! – крикнул мне друг, и под общее недовольство музыкального бомонда мы выскочили из консерватории.
На улице мы пришли в себя. Естественные звуки большого города опустили нас на грешную землю. Мы насмеялись вволю. Смеялись над собой: насколько мы слабы были в области музыки. И нужно было заполнить этот пробел, чтобы стать всесторонне развитым человеком.
– Трохы нэ высыдилы, копиек ще на трыдцять оставалось, – заключил Вася, и мы спустились в метро.
Этот случай лишний раз доказал, что мы ещё были большие невежды, и как многому нам ещё нужно было учиться.
По вечерам встречался с Аней, мы были по-прежнему внимательны друг к другу. Помню, в последний вечер своего отпуска я достал билеты в Центральный театр Красной Армии (ЦТКА). Там шла премьера «Фронт» Корнейчука. От Петровского парка до театра было далеко. С Аней мы поднялись из метро, чтобы пересесть на трамвай. Московский трамвай, между прочим, ничем не отличался вечером от трамваев, скажем, Краснодара или Астрахани. Он всегда переполнен людьми, особенно в часы смен.
Я с трудом пробил место для Ани, сам встал одной ногой на какую-то опору. Давились, стонали, ругались люди. Трамвай тронулся. Вдруг какая-то баба с мешком, пытаясь удержаться, схватилась за мой погон и оторвала его вместе с пуговицей. На ходу я соскочил, но ни бабы, ни погона мне найти не удалось: было уже темно.
