. . .
На обратном пути от жёлтого здания до Площади Ильича я заблудилась. Пошла не в ту сторону и вместо метро вышла к небольшому парку и пруду. Там стояли люди в чёрной форме, какую я только что видела в здании их штаба. Они маршировали, вскидывали вверх правые руки и кричали – «Слава России!» Их было человек двадцать, а руководил ими тот самый парень, который встретил меня сегодня в метро. Я остановилась. Он заметил меня, что-то сказал одному из маршировавших и подошёл ко мне.
– Что-то хотела? – спросил он.
– Я метро ищу. Не запомнила, куда идти.
– А что, навигатора на телефоне нет?
– Батарея села, – соврала я, хотя просто не догадалась включить навигатор.
– Иди за мной.
Мы пошли рядом. Он молчал, и мне стало неловко от этого тяжелого молчания, которое нависало над нами, словно осеннее небо, наполненное туманами и грозами.
– А что вы делали в парке? Это какая-то тренировка? – наконец, спросила я, не выдержав этого напряжения.
– Да. По субботам у нас маршировка. Сразу после собрания. Приходи в следующую, если не передумала вступать к нам.
– Не передумала, – ответила я, хотя ещё час назад была совсем не уверена, что хочу тут остаться.
– Пройдёшь пятьдесят метров, и будет метро, – он указал рукой прямо и, не прощаясь, быстро и уверенно, точно продолжая отрабатывать строевой шаг, пошёл назад.
Я смотрела ему вслед, и мне вдруг стало страшно – всё вокруг словно почернело. Я закурила, но страх, словно предчувствие чего-то, не прошёл.
Так заканчивался октябрь, и начиналась долгая холодная предзимняя осень.
2
Иногда я вспоминаю отца таким. Он стоит в дверях моей комнаты в одних трусах, худой, маленький, щуплый, и я испытываю к нему и жалость, как к животному, попавшему в силки, и злость, потому что это мой отец – и он должен быть сильным, а он слабый и жалкий. У отца трясутся руки, он пытается скрестить их на груди, но от этого они трясутся сильнее.
Я сижу за компьютером и не оборачиваюсь, потому что и так знаю, что увижу. Того отца, которого я помню, сейчас нет.
– Сходи, а, – бормочет отец, – сходи.
– Куда? Куда мне идти? – спрашиваю я.
– Ну сходи.
Отец не может выговорить больше ничего. Он хватается одной рукой за дверь, она открывается в комнату, и он, не удержавшись, падает, но не издаёт ни звука, просто глухо и неловко опускается на пол, и так там остаётся.
Мне хочется подбежать к нему, поднять, но это бесполезно. Отец, хоть и беспомощный сейчас, но тяжёлый, и я всё равно не справлюсь.
