Вдруг он почувствовал, что эта музыка – давно знакомая, десятки раз игранная, заученная наизусть до последней ноты – звучит для него совсем по-новому, словно он слышит её впервые. Не только в ушах и голове, как раньше – она впервые по-настоящему зазвучала в его душе. Как будто прежде души вовсе не было, она спала где-то внутри и лишь теперь проснулась и затрепыхалась в нём, словно птичка, жаждущая вырваться на свободу. Каждый звук отзывался в ней, дёргал её струны, резонировал со всем его существом и заставлял трепетать все его жилы и нервы.
На второй части, которую Анна Павловна играла необычно медленно, с упоительной нежностью растягивая каждую фразу, с ним едва не случилась истерика прямо на сцене, и из глаз его впервые за много лет потекли ручьём слёзы, которые он украдкой едва успевал вытирать рукавом фрака, пока никто не успел заметить. Брамс как никогда ясно говорил с ним. И говорил о нём. Полвека назад этот суровый немец пережил те же чувства, и в тот момент Ветлугину казалось, что в этой музыке они выражены точнее и яснее, нежели в любой другой.
Как это часто бывает, публика оказалась умнее профессионалов. Когда отгремел последний торжественный ре-мажорный аккорд, зал взорвался овациями и минут десять не отпускал музыкантов со сцены. Алексей Степанович и Анна Павловна снова и снова выходили и кланялись, держась за руки. Им несли букеты, особенно Анне Павловне, которая так светилась от счастья, что даже расплакалась. Для неё это был огромный успех, грандиозный карьерный взлёт, о каком несколько дней назад она не могла и мечтать.
Ветлугин же чувствовал себя словно выжатый лимон. Как заведённый, улыбался, принимая цветы, но в душе хотел лишь сесть в артистической и умереть. Внезапно осознал он страшную вещь: концерт закончился, и сегодня они разъедутся по домам. Анну Павловну он увидит не скоро. Может быть, не увидит никогда. И вынужден будет вернуться к прежней жизни, которая теперь казалась ему адом. Какие бы страдания ни причиняла ему любовь к Анне Павловне – он не променял бы их на благополучную жизнь до знакомства с нею. Ведь тогда он и вовсе не жил, а существовал. Не ведал настоящей любви, а значит – и настоящей жизни.
Он вернулся на Николаевский вокзал, куда прибыл три дня назад совсем другим человеком. Сел в поезд и поехал в Москву, думая лишь о том, как будет жить дальше, не зная, когда снова увидит её и увидит ли вообще. Как будет есть, спать, дышать, думать, обнимать жену и играть с детьми? Сможет ли жить прежней жизнью теперь – когда знает
