Зал был полон. Полторы тысячи мест были заняты все до единого. Люди только и судачили, что о новой пианистке, присланной вместо легендарного Шнеера. Личность Анны Павловны уже обросла целой паутиной слухов о том, кто она такая, откуда приехала, где училась, насколько талантлива и хороша собой, кто и почему ей так покровительствует и каким образом удостоилась она такой чести. Как и предполагал Алексей Степанович, публику терзало жгучее любопытство к её персоне и все с нетерпением ждали её выхода на сцену.
На Анне Павловне было изумительной красоты алое платье. Открытые плечи и часть спины, глубокое декольте, руки, проглядывающие сквозь кружево, были так соблазнительны, что у Ветлугина внутри всё загорелось, а кончики пальцев похолодели, словно резко подскочила температура. Когда он увидел эту безупречно гладкую кожу, эти пленительные изгибы, он понял, что если сейчас, в этом самом платье, Анна Павловна подойдёт к нему и скажет: «Давай забудем о концерте, пошлём к чёрту твою семью и уедем отсюда» – он возьмёт и уедет, как это сделал Шнеер.
Он смотрел на неё и понимал, что пропал. Окончательно лишился ума. Летит в пропасть, но не в силах оторвать глаз, чтобы остановиться. Готов разрушить всю свою жизнь ради неё, чего каких-то три дня назад даже представить не мог и за что так недавно осуждал лучшего друга. Вообразил, что Кобылянский сплетничает о нём, как о Шнеере – и понял, что ему наплевать. Пропади всё пропадом, гори весь мир синим пламенем – лишь бы быть рядом с нею!
Они вышли на сцену. Зал хорошо встретил Анну Павловну – видимо, наряд её произвёл должный эффект. Как только она села за рояль, стало тихо как никогда. Не шуршали платья, не скрипели кресла, никто не сопел и не кашлял. Для публики наступила развязка захватывающей интриги. С небывалым доселе вниманием люди вслушивались в то, что подсунули им вместо ожидаемого корифея сцены, и готовились разбирать по косточкам каждое касание клавиш её изящными длинными пальцами.
Анна Павловна не замечала этого, ей было всё равно, как смотрит на неё и что думает о ней зал. Она была вся поглощена музыкой, которую собиралась играть, и следующие пятьдесят минут не видела и не слышала больше ничего вокруг. Ей предстояло вступить лишь через несколько минут после начала звучания. Она перестала поглаживать косу, положила руки на колени, закрыла глаза и застыла, словно шедевр античной скульптуры. Алексей Степанович взмахнул палочкой – и загремели бетховенские фанфары, столь нетипичные для жанра фортепианного концерта.
