Она выбегает, захлопнув за собой дверь. Из прихожей доносится топот и крики. Потом что-то падает с металлическим звоном, и Даша не выдерживает. Со всей силы она толкает дверцу шкафа и вырывается на свободу. Пробегает по холодной мутной луже и дергает дверь, готовая, наконец, увидеть страшную тетю. Но в прихожей только мать. Она стоит, уперев руки в спину, и тяжело дышит, глядя на потолок. Под ногами у неё – металлическая лестница, которая ведет из дома на чердак.
– Сходи в сарай за гвоздями и молотком и дощечек маленьких поищи. Она больше оттуда не выберется.
***
Тишина заложила уши ватой, напряженное неподвижное тело затекло, и когда девушка пошевелилась в мышцы впилась куча невидимых иголок. Перед глазами поплыли темные пятна – сквозь них комната походила на старую фотографию, об которую тушили сигареты, стараясь выжечь изображение.
Даша поднялась с места и подошла к вешалке. Она представила, что мать здесь, стоит перед ней в этой пожелтевшей сорочке. Высокая, худая, растерявшая всю свою красоту. На острых, поднятых от вечного напряжения плечах топорщатся изъеденные временем бретельки.
– Пора прощаться. Ты была хреновой матерью. А если и я буду такой, то гореть нам обеим в аду.
Даша сдернула сорочку с вешалки, резко рванула в разные стороны – старая ткань хрустнула, как сухой листок и так же легко порвалась. Морок матери исчез. Через пару минут шкаф был полностью выпотрошен, а тряпье уложено на расстеленное на полу пальто. Даша сделала из него куль, перевязав уже изъеденными молью рукавами, и оттащила в прихожую.
Мало просто выбросить все эти вещи – их надо уничтожить. Чтобы видеть, как они теряют форму, которую принимали на теле матери. Чтобы забыть ее внешность, запах и казаться себе круглой сиротой с более понятным прошлым.
Во дворе возле сарая стояла старая бочка, в которую набиралась вода для полива, пока мать не забросила огород. Даша взяла зажигалку с тумбочки, натянула кроссовки, примяв задники, и вышла из дома в нагретую августовскую ночь. На улице было тихо, свет горел в единственном доме напротив – жаль, что нельзя сжечь и толстую любопытную бабку, чтобы рассчитаться с прошлым полностью. Девушка усмехнулась этой идее и, удобнее перехватив плотно набитый куль, повернула за дом.
Пламя с легкостью охватило полуистлевшие тряпки. Сначала оно старательно пожирало рванные края сорочки, потом спустилось на высунутый, как язык мертвеца, рукав блузки. Когда затлел ворот пальто и запахло паленой шерстью, Даша закашлялась и отошла. К горлу подступила желчь, зато в голове стало так легко и свободно, будто огонь прошелся и там.
