Тупой удар в левую лопатку, и горячая кровь потекла по спине ручейком, Чтобы не упасть, я обхватил стоящее рядом дерево, но руки ослабли, и я упал на землю. Бекир освободил лошадей, застрявших между деревьями, усадил меня на передок от пушки и погнал их галопом. Кровь скапливалась в грудной клетке и затрудняла дыхание. Периодически теряя сознание, я приходил в себя от сильных толчков на ухабах. Большая серая палатка не вмещала всех раненых. Они лежали повсюду, ожидая своей очереди. Тяжело раненные тут же умирали. Дышать с каждой минутой становилось всё труднее. Бекар сидел рядом со мной и понял, что состояние мое, критическое. Наконец он решительно вошел в операционную и потребовал взять меня на стол.
Только один надрез скальпелем, и кровь хлынула фонтаном, облегчая мне дыхание. Это было 27 января 1944 года, а 26 февраля в Москве, в госпитале на станции Сходня, мне сделали операцию. Хирург извлек маленький, величиной горошину, осколок, который тут же, на операционном столе, вложил мне в руку и сказал: «На память».
Но не первый осколок остался мне как, память, а второй, который вошёл в эту же рапу и был в несколько раз больше. Его хирург вынужден был оставить у меня в груди, ибо он находился в непосредственной близости от сердечной аорты. Этот осколок – уж точно память на всю оставшуюся
жизнь. Он каждый раз напоминает о себе и о хирурге.
11 марта, 1944 года я выписался из госпиталя. Направили меня совсем на другой фронт, а это, значит, не видеть мне своего полка, своей батареи. Но на московском вокзале принял решение: отыскать свою дивизию. Когда поезд с Вязьмы повернул в сторону станции Фаянсовая, сердце моё бешено забилось. Появилась надежда увидеть мать. С поезда я не сошёл, а сбежал. Улицы, дома почти все были целы, но, когда завернул за угол дома Исаева, дальше уже строений не увидел. Всё было сожжено – торчали одни печные трубы. Долго простоял на месте нашего дома. Жива ли мать? А если жива, то где её искать?
Соседи сказали, что мать живёт в бункере, оставленном немцами в лесу за Капром. И действительно, в лесу было много бункеров, наполовину вросших в землю. Отыскал тот, где жила мать, и глазам своим не поверил. Сердце сжалось. Когда ступил на порог. Мамаша лежала на нарах, сбитых из берёзовых кольев. На земляном полу была вода. Когда я сказал ей: «Здравствуй!», она повернула голову и заплакала. Лицо её было мертвенно- бледным. Казалось, сделай и хоть шаг навстречу, – не смогу устоять на ногах. Сколько мы так смотрели друг на друга, я и не помню. Плакала она, плакал и я.
