Мы каждый день её слушали мало ли, много ли – мы её слушали. Штраус, Мартон, Бетховен, Бах, Моцарт, Чайковский, Мусоргский, Шуберт, Дебюсси, Марчелло, Вивальди, Паганини, Патерлини и многие-многие другие, известные и не очень, те, кто заставлял наш дух замирать, и те, кто откровенно бредил. Мы слушали и блуждали по улицам и переулкам своего сознания, заходя в дома и оставаясь там надолго, и проходя мимо. Мы слушали и забредали, как бы невзначай, в заброшенные районы памяти. Что-то менялось, что-то оставалось прежним. Мы слушали…
Он уходил, тихо прикрывал за собой дверь. Я оставался на своём стуле и слышал всего несколько неспешных шагов.
Так, о чём я? Ах да! Я сумасшедший. Безумный разум в тленной оболочке, ограждённый от нормальности внешнего мира для поддержания этой самой нормальности. Заперт в неволе во имя вольности. Я не мёрзну и не голодаю, позволительно даже прогуляться! И так ли всё узко и ограниченно? Без работы и её начальства, без жилья и за неё платы (стоит ли молчать о соседях?), без денег и возможностей их траты, да в конце-то концов без бремени выбора "что же делать?"!..
Ох, снова я затопал не в те двери. Стоит ли напоминать, что я сумасшедший? Если это ещё не очевидно – скорее стоит продолжить.
Это был бал. Или один из тех аристократических, светских вечеров, что поставляются для элиты нормальности (а вообще, почём мне знать?). Величественный зал, блестящий до зеркальности пол, куча ступеней для эффектности предоставления, разнообразие немыслимых закусок для желудков высочайшего сорта, фраки и смокинги, темнейшие и ярчайшие платья, пышные и поскромнее, скрывающие красу тела и подчёркивающие его уродства. Наидражайшие, ценнейшие экземпляры общества здесь и сейчас!
И мой лечащий врач с чёрным галстуком-бабочкой.
Для меня Шерлок Холмс, с его "разношёрстностью", не вписывался ни в одно общество, ни в одну компанию, хоть и владел отменным актёрским мастерством. Он мог быть кем угодно, но всегда оставался всего лишь Шерлоком Холмсом.
В тот вечер, в том зале тоже был Шерлок Холмс – мой лечащий врач.
Ещё там был мальчик. Единственный ребёнок среди всех. Собственно, это был его вечер, его зал. Строго одетый, печальный мальчишка – единственный сын трагически ушедших родителей. Сирота.
Не знаю, что произошло, но спокойно проходивший вечер был прерван и все поспешно устремились к выходу по широкой лестнице.
На лестнице напротив – мальчик в замешательстве рассматривал спины уходящих гостей. Большие глаза не моргают, рот приоткрыт. Он что-то предчувствует.
