Разошлись, разбежались на все четыре стороны пути-дороги офицеров, стоявших ранее под одними знамёнами. Оказалось, что не знамёна и не водка объединяли их. А ведь были они все поголовно коммунистами да комсомольцами, детьми одной советской родины. Той страны, что не делила их ни по форме глаз, ни по цвету волос. По-русски учила всех быть интернационалистами, любить одинаково Хибины, Карпаты, Урал и Камчатку. Как же вышло так, что учила всех одному, а выучились все по-разному? Почему на первой парте в Карпатах оказалось, что слышно было хуже, чем на последней на Камчатке? Отчего не все получали красные звезды на обложки своих школьных тетрадей, может ещё в детстве не хотели сбивать вражеские самолёты или было сомнение, что они вражеские? Все ли их деды воевали с этой стороны окопов, а может в карпатских лесах линия эта, с одной стороны которой наши – красные, а с другой не наши – синие, была вовсе не линия, а так, штрихпунктир? Что же это такое, когда коммунисты другим об атеизме рассказывают, а сами своих детей тайно в церкви крестят?
Пропали как дым, как наваждение, казалось бы очевидные, незыблемые вещи: что лучше всех стран – наша, что вокруг нас – враги, что ещё немного потерпеть такой социализм – и будет полный коммунизм. Исчезло это, но легче не стало. Не стало ничего. Опустело в душе у Феликса, и в этой пустоте надо было найти хоть что-то, за что можно было бы уцепиться изо всех сил и жить дальше. На пенсию – рано, дворником в правительство – тошно, в бандиты – подло. Как там у Цоя: «Я хотел бы остаться с тобой, просто остаться с тобой. Но высокая в небе звезда зовёт меня в путь!» Может всё поставить на любовь, как в рулетке «на красное»? Вдруг выпадет джекпот! А вдруг не выпадет, вдруг будет чёрное, ведь казино всегда остаётся в выигрыше? Судьба – это как лотерея, а ещё бабушка и мама говорили, что с государством играть – выбросить деньги на ветер. Но гусарам нельзя разбрасываться любовью, деньгами – можно.
Родион, на последнем курсе вдруг ставший называть всех курсантов «други мои», вот, с Байконура позвонил, говорил, что хочет в родные Карпаты, что нет места милее, если не переведут, то даже бросит службу, будет дрессировать лошадей и сниматься в кино или заниматься народными танцами, а ещё он завёл себе со скуки ручную обезьянку. Симпатичная такая, она его слушается и очень любит, породы капуцинов. «Ну як же, ты же про них шо то рассказывал? Як это не про обезьян, а про кого тогда? Шо за монахи, а причём тут гусары? Серьгу гусарскую не ты тогда из музея потащил? Ладно, не морочь мене голову, всё равно не запомню». Любил и понимал животных Родион, но с людьми всё как-то сложнее.
