В телевизоре по единственно работающему каналу на первой кнопке диктор, который снился лейтенанту в образе коменданта, одетым в мундир, портупею и фуражку, повторял как мантру: «Объявлена повышенная готовность. Хаос и его мать демократия угрожают свободе, поэтому надо установить порядок и его мать диктатуру, только в её условиях человек может быть свободным и счастливым, а ради счастья советского народа надо быть готовым ко всему. Вы – не готовы». Феликса мучила то ли совесть, что он не готов, то ли тошнота от водки с луком, ему казалось, что необходимо было вставать, куда-то идти строиться, готовиться к походу на лыжах в противогазе. Но вспышка могла быть как справа, так и слева, непонятно было в какую сторону падать вниз лицом. А упав, через вспотевшие стёкла «изделия № 1» видно было только как танцуют балет в миноре. Красивые женщины двигаются согласованно, как по команде, но почему-то это не делает их свободными и счастливыми.
Следующие несколько суток летоисчисления ото дня ГКЧП были самыми важными.
Гостелерадио денно и нощно вещало о коррупции, алчности и продажности демократов-реформаторов, о спрятанном или украденном «золоте партии». Страшная тайная великосветская болезнь президента оказалась простым человеческим ревматизмом, который он весь август лечил в тёплых крымских водах, тогда как на самом деле страдал от паралича воли. В чёрно-белом телевизоре измождённый нарзаном лысеющий узник ещё блекло улыбался, поднимал одну руку вверх, передавал обещания вернуться, но его уже никто не ждал. Серые путчисты всей своей мощью не могли унять вчерашнее дрожание рук исполняющего обязанности царя, но всё стращали и не пущали, при этом, как и в прошлые столетия, циркулярно вещали и обещали народу по пятнадцать соток землицы. О приказах министра обороны комендант Садгоры узнавал не как раньше одним из первых, а вместе с обывателями из сообщений радио и газет. Полковник устало снял кобуру, портупею с сапогами, сел в кабинете, слушал радио и ругал уже не лейтенантов с «дерьмократами», а генералов с «малохольными партийцами», алкогольное отравление которых перешло в гипертонический кризис всей страны.
Старший помощник коменданта благодаря своему гусь-хрустальному происхождению оказался заядлым демократом, тумба Жориного стола уже не закрывалась и была гостеприимно распахнута. В кабинете, окно которого было увито виноградом, в атмосфере, пропахшей луком и перегаром, стихийно самоорганизовался Садгорский штаб по поддержке стоявшего на танке вечно поддатого трёхпалого бунтаря, которому то ли противостояли, то ли его поддерживали таманцы, кантемировцы, туляки-десантники.
