XI
Нас приглашают в кабинет с табличкой «Нотариус», я отказываюсь снимать пальто, отказываюсь выпускать из рук Машеньку, отказываюсь садиться. На сопротивление уходит столько сил, что когда передо мной кладут лист бумаги, я настолько вымотана и обессилена, что покорно беру ручку, которую мне услужливо пододвигают. Я вспоминаю, что Машенька учила не брать ни первую, ни вторую, но у них россыпь ручек в стаканчиках – все предусмотрели, нечистые.
Я беру ручку не тем концом, надеясь, что удастся протянуть время, но ручку осторожно переворачивают, и чей-то ноготь тычет в графу «Подпись». Ноготь настойчив, он подталкивает меня, и я послушно рисую загогулину. Я подпишу все, лишь бы поскорее вернуться к Машеньке, оставленной на скамейке в коридоре.
Как только я откладываю ручку, все вздыхают с облегчением и тут же встают, двигая стульями. Я боюсь, что из-под меня выдернут стул, если замешкаюсь, как уже было в санатории, когда мы играли в «Третий лишний», и поспешно вскакиваю. Тогда врачи убрали из общей палаты мою кровать, и мне пришлось спать у поста медсестры, с трубочкой в руке. Нас разлучили с дочерью, которую унесли куда-то, как уносят новорожденных. «Но она уже большая!», – кричала я, пока не охрипла, но Машеньку вернули только через несколько дней.
Я бросилась к ней, принялась тормошить одной рукой, потому что вторую забинтовали, и она отказывалась мне служить. Тогда я испугалась, что меня разберут на части, как я однажды случайно разобрала Машеньку. Решив переодеть ребенка, я положила ее на кровать и, сама не заметила, как вывернула дочери руку. Ручка, розовая, с ямочкой у локотка, отделилась от тельца, крови не было, а Машенька молча смотрела на меня не мигая.
«Что я натворила? Что я натворила?», – шептала я. – Искалечила собственного ребенка!«. Из страха, что кто-нибудь войдет, я быстро схватила ручку и вправила ее обратно в плечо. К моему удивлению, рука приросла как влитая, Машенька подвигала ей и улыбнулась, все обошлось. В другой раз также вышло с ножкой, когда мы собирались на прогулку, а ботинок никак не хотел надеваться, пока не отлетел в угол палаты вместе с ногой. Но на этот раз я испугалась меньше: воровато оглянувшись, подняла ножку и вкрутила на место. Несколько дней после этого Машенька чуть косолапила, но потом все наладилось.
– Но себя разобрать не дам! – шептала я дочке, вернувшись в палату, но кровать, которую нам поставили, оказалась чужой: на спинке своей я делала зарубки, сколько дней провела здесь. Чужая кровать была без зарубок, и я потеряла счет времени, превратилась в старуху, так что в «третий лишний» больше не играю, нет.
