этого не знал?
– Прекрати пытаться сделать мне больно, – Лев опустил руки и склонил голову, опираясь о стену, в сторону жены. – Я достаточно наслушался «за двадцать восемь лет. Почему я не сказал это вслух?». Я уже не уверен, что хочу жить с тобой «что значит «уже не уверен»? Я просто не хочу! Давно ли я перестал контролировать собственный язык?» – он сделал резкий шаг, оказавшись перед носом Юлии. Она оскорблённо-обиженно заглянула в серо-зелёные глаза, но не смогла разглядеть ни тоски, ни страха, ни сожаления только по той причине, что в комнате было темно. – Юля, прости, я не… – Лев не сумел договорить извинение.
– Lasst du mich in Ruhe!* – Юлия сказала это с той же интонацией, что и её отец в абсолютном гневе. Девушка одним рывком выбежала из комнаты, громко захлопнув дверь.
Лев сел на пол.
– Сколько же мне ещё это терпеть? – он тихо произнёс: – Я устал… – и измученно прикрыл глаза.
Вокруг большого вытянутого стола суматошно носились люди, пытаясь обслужить всего одного человека – новую хозяйку дома, мирно что-то попивающую из фарфоровой чашки, украшенной рисунками.
– Хотите ли чего-нибудь, Юлия Владимировна? Вы уже целую неделю почти на одном чае, – женщина в платке покачала головой. – Якоже Вы исхудали!
– Нет, Фрося, спасибо, – девушка сделала глоток, – Передай Фёкле, что она может отдохнуть. У её дочери, кажется, сегодня праздник, – Юлия ласково улыбнулась служанке. – Ты тоже пока свободна, – она вновь пригубила чай.
– Ох, Юлия Владимировна, благослови Вас Господь! – Ефросинья перекрестила Юлию правой рукой. – Но, Юлия Владимировна, сердце у меня болит! – она скрестила пухлые мозолистые ладони на груди. – Лёва… Лев Петрович у меня единственная отрада! Двое сыновей на войне полегли, троих холера замучила (Господь, упокой их души). Всех дочек Пётр Кириллович (замечательнейший был барин! Никогда не порол ажно Лукьяна-попрошайку. А стоило бы) замуж повыдавал. А мой-то, мой-то Тимофей, запойник непробудный, до того догулялся, что слёг с болезнью неведанной, да так без носа и закончил. Лев-то Петрович для меня яко сын. Через день после вашей свадьбы пришёл ко мне, да и бает, что как-то сильно Вас, Юлия Владимировна, обидел, еже Вы его молча обходите. Больше ничего не сказал. Я расспрашивала, что его ещё тревожит, а он ни слова. Бает, не пойму я (и правильно. Куда мне, деревенщине, в делах барских разбираться?). Он, Юлия Владимировна, иногда бывает в бреду (от покойницы Ольги Александровны передалось. Не любила она нас, простых людей. Ох, как не любила: смотрела яко на червей. А какими словами бросалась! Ажно поминать неприлично), – Ефросинья, цокая, покачала головой, – Неправильно это. Все мы создания Божьи и должны заботиться о слабых (так покойный барин, Царствие ему Небесное, молвил), – но, поверьте, Лёва добрейшей души человек – никогда никого не обижал, наоборот, защищал деревенских девок от Вашего, помилуйте, дядюшки (тогда ещё Пётр Кириллович, Царствие ему Небесное, был жив). И Вас он, Юлия Владимировна, очень любит! Из-за чего ему ещё страдать? Сердце у меня разрывается, Юлия Владимировна! Простите Вы его! Негоже мужу с женой долго друг на друга обиду держать. Не по-людски это! – Фрося протёрла широкий морщинистый лоб перекинутой через плечо тряпкой.
