Из леса вышел Кузьма. В его руках был шприц. Он присел на корточки возле Саши.
– Что это? – сонно спросил Саша.
– Пенициллин.
– Пеницил-что?.. И откуда ты его…
– Неважно. А ну приспусти-ка штаны.
Саша послушался, и Кузьма сделал укол. Несмотря на физическую боль, на душе у Саши было светло и спокойно. Ночи не видно было конца, и рассвет принес величайшее облегчение. Но не только рассвет. Память о дивном сне хрупким, но ярким огоньком согревала Сашино сердце.
– Фирменный напиток от шефа, – Кузьма поднес к его губам котелок с ядреным отваром.
Саша начал было упираться, но, посмотрев в красные воспаленные глаза Кузьмы, выпил все до дна.
– Схожу за водой, – Кузьма встал и двинулся к реке.
– Стой. Так откуда шприц? – спросил Саша.
Кузьма обернулся.
– У меня свои каналы, – он улыбнулся, но лицо его напоминало смятый лист бумаги.
Саша выдул целый котелок кипяченой воды, после чего снова улегся. Кузьма окутал его ворохом распаренных ольховых листьев и уселся стеречь его сон. Проспал Саша до следующего утра, и сон его был крепким и спокойным.
Новый день дал новую смертность.
Проснувшись, Саша почувствовал себя заново родившимся. Вся болезнь словно утекла потом в одежду – та была насквозь мокрой. Но ее прохладная сырость была даже приятна остывшему после лихорадки телу. Полуденное солнце сияло на небосклоне, прорезаясь золотыми кружевами через мокрую листву. С нее мерно накрапывали капли дождя, искрящиеся в полете янтарем. Саша оголился и пошел к воде. Роса лежала тысячью хрустальных слезинок на пышной траве и рассыпалась с каждым шагом, холодя босые ноги. Влажная почва приятно продавливалась под ними, просачивалась между пальцев и липла к пяткам. Саша медленно вошел в ледяную воду и окунулся с головой, вкушая ее бодрящую прохладу и этот упоительный трепет сердца, ею вызванный. Затем замочил свою одежду. Вернувшись к костру, он развесил ее на деревянной сушилке, а сам уселся разжигать костер. Кузьма, должно быть, ушел за мукой.
Люди сегодня проснулись взволнованными. Прошел слух, что на остров прибывает какое-то высокопоставленное лицо. Наиболее смелые даже стали складывать свои немногочисленные пожитки. Вместо раздачи муки вся комендатура по струнке выстроилась вдоль берега в ожидании важного гостя. Народ, измученный двухдневной задержкой продовольствия, выползал из леса. Приехал губернатор Томска. Он был в сопровождении своей собственной охраны. Местные охранники и те, что прибыли с большой земли, обнюхались и состыковались в личный отряд губернатора. Сам он сошел с просторной лодки с брезентовым навесом и встал на землю, хозяйственно заложив пухлые руки на отвисшей груди. Розовые сосочки топорщились под белой, взмокшей от пота рубашкой. Будь он женщиной, это было бы даже эротично. Но он был коротышкой с островком черных курчавых волос на голове. Комендант Сулейманов, плюясь и задыхаясь, отчитывался перед ним. Еще он едва заметно то приседал, то вытягивался обратно, то выставлял, то приставлял ножку в тщательно начищенном этим утром сапоге. Он решительно не знал, лучше ли ему присесть на уровень собеседника или же вытянуться прямо, как и положено.
