– Я хотел показать тебе в парке место, где живет мой персональный соловей. Он прилетает туда каждую весну, и я прихожу его слушать. Не знаю, поет ли он для других, в этом уголке парка редко бывают прохожие. Я надеялся, что соловей вернулся в парк, и мы услышим его вдвоем.
– Каждому кажется, что у него есть свой персональный соловей, – медленно протянула Глина, – но стоит признаться, что соловей поет не нам, а соловьихе. Соловейке, соловушке или как ее там зовут.
– Что же в этом плохого? – возразил Оржицкий, – человеку свойственно ошибаться, но именно в этой ошибке столько прелести и романтики…
– Неприятно, что одно кажется другим, а не тем, чем является на самом деле, – сказала Глина, словно отрезала и надолго замолчала.
– Слишком грустные выводы для такой молодой особы. Ты не слишком-то счастлива, как я посмотрю, – начал Оржицкий.
– А тебе какое дело до моего счастья или несчастья? – довольно грубо ответила Глина.
– Наверное, есть дело, – терпеливо сказал Оржицкий, – мы не случайно оказались рядом, я не случайно нашел твои бусы, неслучайно подсмотрел за тобой в комнате. Подобное притягивает подобное. Думаю, что ты нуждаешься в друге, в утешении.
– Не нуждаюсь, – ответила Глина, – все свои проблемы я решала всегда сама.
– Я видел передачу с твоим участием, – продолжил Оржицкий, словно не замечая грубости девушки, – я сразу понял, что у тебя есть дар. И это не магия и не трюки. И как-то почувствовал, что это дар тебя тяготит. Дар напрасный, дар случайный… Жизнь, зачем ты мне дана.
Глина молчала, сумерки вокруг них сгустились, уличный шум немного утих. Не дождавшись реплики от хмурой собеседницы, Тимофей продолжил.
– У меня тоже был дар, я умел слушать истории вещей. Забирать их память. Может, я не был таким сильным, как ты. Сначала радовался своему дару, потом понял, что не хочу нести бремя чужих тайн. Я долго колебался, словно меня искушал какой-то дьявол. Только дьявола никакого нет, а есть наше малодушие, наша алчность и гордыня. Кто-то посредством нашего дара отбирает реальную жизнь и дает взамен какую-то симуляцию. Я понял, что мне такой дар и даром не нужен.
Тимофей не видел, улыбнулась ли Глина на его каламбур.
– Катя, – сказал он, – я вряд ли могу помочь тебе чем-то, но ты подумай серьезно, а нужно ли тебе нести чужое бремя?
– Я не Катя, – негромко ответила девушка, – меня зовут Глина.
***
На старом автобусе, который больше походил на рыдван, Глина и Тим приехали по Петергофскому шоссе к вожделенному месту отдыха. Стояла жара, которой в Питере не было уже несколько лет, и потому жители города решили, что в квартирах сидеть грешно. В субботу маршрутки и автобусы были переполнены компаниями и парочками, спешащими на пикники. Вместе с Глиной и Тимом на остановке высадилось человек десять, но все они быстро рассеялись по парку, и вскоре даже их шумные голоса уже растворились в звуках летнего дня.
