А вот тётя Нюра, сестра дяди Гриши, казалось, уже не мечтала ни о чём, кроме отдыха: стоило ей только присесть, как она тут же засыпала, положив перед собой, как какой-нибудь инвентарь, почерневшие от работы, заскорузлые руки – это была вконец изработанная женщина....
Беспаспортные, безлошадные, безденежные, бесправные крепостные государственные крестьяне, могли они как-то изменить свою судьбу? Тут поневоле вспомнишь Радищева: «… что крестьянину мы оставляем? То, чего взять не можем, – воздух, один лишь воздух…»
Отец редко приезжал в Мокроусово. Но если приезжал, то обязательно привозил с собой бутылку водки. Тогда они с дядей Гришей садились за стол и весь день философствовали. Запомнился один их разговор, в котором на все лады повторялось слово «винтики», как я теперь понимаю, беседа шла на тему «Человек и государство»:
-– Понимаешь, Григорий, – говорил отец, – мы всего лишь винтики в огромном механизме, всего лишь винтики. Это ты понимаешь?
Похоже было, что отец хочет что-то доказать самому себе.
-– Да всё я понимаю, Константин, – вскидывал свою понурую полуседую голову дядя Гриша....
Отцов кумир
Образ человека, на которого мой отец стремился походить во всём, был почти всегда у него перед глазами – его звали Иван Алексеевич Куликов, они работали вместе в художественной мастерской.
В мастерской было человек пять художников, это были специалисты высокой квалификации, которым под силу было создание макетов любой сложности. Визуально я помню только двоих: Сафира и Ивана Алексеича и ещё одно чьё-то красивое имя – Викентий Викентьевич… вот и лицо вспомнилось, тонкое, молодое, без признаков растительности…
Сафира, наверно, звали Сапфир (я где-то читала, что у евреев принято давать детям имена драгоценных камней), но все говорили Сафир и я тоже буду так его называть.
Это необычное имя вызывает в памяти образ невысокого, круглого, лысеющего, но всё ещё кудрявого человека средних лет в светлых, подпоясанных по животу и слегка поддёрнутых спереди брюках.
На его лицо долго смотреть было невозможно: оно утомляло искусственно радостным возбуждением, хотя в глубине чёрных, по-еврейски сладких глаз угадывалась тревога…
Мы часто встречали его на проспекте Металлургов гуляющим под ручку с женой. Только увидев их вместе, можно было понять причину его непреходящей радости и постоянной тревоги – Ада, прекрасная еврейка, холёная, довольная жизнью, безмерно обожаемая мужем – она, как магнит, притягивала взгляды прохожих.
