Тётю Клару он обожал. С губами слегка вывернутыми, как у Софи Лорен (уменьшенная копия), в креп-жоржетовом платье с рукавами «фонарик» она была чертовски мила. «Дай я поцелую тебя в твой калмыцкий носик», – говорил дядя Володя, умильно глядя на неё, и носик (вовсе не приплюснутый калмыцкий, а маленький, точёный) грациозно и с готовностью подставлялся…
Тёте Кларе тогда было лет двадцать восемь, она была рослой, хорошо сложенной, но рано располневшей женщиной. На фотографии с первенцем Серёжкой на руках она ещё как тростиночка – полнота появилась после рождения
Галки.
Лицо тёти Клары обычно приветливое, могло внезапно потемнеть и начать метать молнии из зеленоватых глаз. Не забуду, как однажды она взялась меня отчитывать – так долго и так нудно больше никто никогда меня не песочил. За что?
Ну, конечно, за эгоизм и неблагодарность!
Всё было правдой, всё я осознала, но зачем же так долго?!
Она стояла на пороге нашей комнаты и указательным пальцем вытянутой руки втыкала в меня свои обвинения.
Я сидела у стола, как подсудимая, опустив голову, и слушала безропотно.
Она уходила – я облегчённо вздыхала и поднимала голову…
Но нет! Немезида, что-то припомнив, вновь возникала на пороге, и указующий перст снова вперялся в меня…
Тётя Клара была вспыльчива, но отходчива: выметав все свои громы-молнии, она тут же забывала об инциденте и становилась такой, какой мы её любили, – милой и улыбчивой…
Дядя Володя часто ставил пластинку:
Помнишь, мама моя, как девчонку чужую
Я привёл к тебе в дом и тебя не спросив,
Строго глянула ты на жену молодую
И заплакала вновь, нас поздравить забыв…
Исполнялась она так душевно и трогательно, что смысл доходил не сразу: всё тонуло в ласковом елее, лившемся на маму. «Я её целовайл (жену), уходя на работу, а тебя (маму), как всегда, целовать забывал…». Меня это сыновнее раскаянье удивляло: смешно, если бы было наоборот: маму поцеловал, а жену забыл и пошёл…
Эта плачущая от жалости к самой себе мама мне совсем не нравилась – вот она, а не я, и есть эгоистка! Обиднее, чем «эгоистка», для меня тогда слова не существовало…
Помню однажды дядя Володя пришёл домой потрясённый: он где-то впервые услышал песню «Враги сожгли родную хату». Пытаясь пересказать своими словами содержание, он всё время повторял: «Прости меня, моя Алёна, что я пришёл к тебе такой» (в песне женщину звали Прасковья)…
Гене нравились совсем другие песни, он пел их под свою гитару:
Я не поэт и не брюнет,
