– Рад вас приветствовать, мои дорогие коллеги, на этом специализированном курсе, – начал говорить он по-английски. Услышав его речь, я перестала копаться в сумке, и застыла в одном положении с рваным пакетом чипсов в руке. Очнувшись, я осторожно оглянулась по сторонам и увидела, что сидящие вокруг училки подобно мне замерли как статуи и сидят, буквально вытаращив на него свои в три слоя накрашенные глазища. Перед нами стоял человек, владевший английским британским, без малейшего преувеличения, на каком-то совершенно гениальном уровне! В моем оцепеневшем мозгу даже пронеслась мысль, что будь здесь наша Изольда Иосифовна, то она наверняка прослезилась бы от умиления. Разговаривая, иранец весь преобразился. Уже не было заметно его близорукости, неловкости и стестнительности. Он говорил тихо, как обычно говорят сами англичане, у которых громкая беседа считается дурным тоном.
– Поэтому, я уверен, что мы с пользой потратим отведенное нам время, обмениваясь нашим профессиональным опытом, – закончил он и лукаво посмотрел сквозь толстые стекла очков на наши потрясенные лица.
Несколько мгновений все сидели не двигаясь. Первой пришла в себя та самая иранка, сидевшая за моей спиной, которая молча несколько раз ударила в ладоши. До меня дошло, что это значило, и я повторила за ней этот жест. Тут, похоже, поняли и все остальные, потому что вся аудитория начала ему апплодировать.
Иранец окончательно смутился и покраснел. Это было подобно приходу маэстро в оркестр, когда музыканты аплодисментами выражают восхищение и признание тому, кто наделен мистическим и уникальным талантом свыше. А толстые стекла его очков служили свидетельством той цены, которой далось ему это мастерство.
Афганцы говорили «если не бросишься в огонь, счастья не достигнешь», иранцы же говорили «не испытав страданий, клад не обретешь», кажется, они были правы и получение такого учителя было как раз таким бонусом за мое сумасшедшее безрассудство.
По моим примерным оценкам, мне предстояло провести в Иране от трех до пяти лет. Три года при лучшем раскладе и пять при худшем. Внешне все выглядело вроде бы благополучно, ведь я жила в трехэтажном особняке, арендованным зятем мужа в центре Мешхеда, у нас были слуги и повара. Но за каждым моим шагом следили афганцы, а иранские спецслужбы следили в свою очередь за самими афганцами, и эта круговерть слежек изматывала несказанно. Вечерами я ходила вдоль стен большого двора, выложенного мелкой изразцовой плиткой, и смотрела в небо на пролетающие над головой самолеты, мечтая, что когда-нибудь и я сяду на самолет и улечу отсюда.
