Мать в черном вечернем платье с белым воротником и широкими рукавами сидела за столом и писала. Волосы ее были убраны в красивый пучок на затылке, а у висков она выпустила волнистые пряди. На шее бархатисто белела нитка жемчуга. Хельга подошла сзади и обняла мать за плечи. Та, будто невзначай, закрыла рукой письмо, но Хельга успела прочитать верхнюю строчку: «Дорогой Харальд», и внизу из-под ладони выглядывало еще непросохшее: «свое спасение»10.
– Ты пишешь брату в Африку? – спросила она.
– Да, – ответила мать, бросая взгляд на фотографию старшего сына.
– Можно и я напишу ему строчку? – попросила Хельга.
Она видела старшего брата так давно, что помнила его только по фотографии. Мать обычно разрешала писать ему и даже настаивала, но не в этот раз.
– Не стоит, – она перевернула листок чистой стороной кверху и мягко отстранила Хельгу.
– Тогда передай ему привет от меня.
– Непременно. – Мать поцеловала Хельгу в лоб. Губы у нее были холодными, сухими и чуть шершавыми.
– Мама, как ты себя чувствуешь? – От поцелуя Хельге стало немного не по себе.
– Гораздо лучше, – ответила та. – Вы готовы?
– Да.
– Тогда пойдем. Нас, должно быть, уже ждут.
Хельга не понимала, по какому поводу взрослые пьют шампанское и что празднуют. В тесной гостиной фюрера в нижнем бункере накрыли стол. Детей посадили на стулья ближе к выходу. Кухарка раздала им бутерброды и кружки с горячим шоколадом. Взрослые расположились на полосатом диванчике и в креслах – все в черном, включая дядю Адольфа и женщин. Лишь отец в неизменном коричневом кителе и нелепом галстуке канареечного цвета, прихваченном круглым металлическим значком со свастикой. Хельга не любила глядеть на отца. Все в нем казалось неправильным, каким-то искаженным: и костистое лицо с впалыми глазами, и хромота, и худоба. Стоило ему заговорить, Хельга чувствовала легкий стыд, будто он говорил невпопад и совсем не то, что требовалось. Когда детей попросили исполнить хором выученную песню Шуберта, и отец плохо подыгрывал на губной гармошке, Хельга затосковала и даже взяла излишне скорый темп, чтобы побыстрее закончить.
Впрочем, не только отец вел себя странно. Все взрослые, казалось, были не в себе этим вечером. Ева Браун заливисто и истерично смеялась, то и дело хлопая в ладоши, как девочка, и подливала всем шампанское, расплескивая через края бокалов. На патефоне крутили одну и ту же пластинку, других не было, так что у Хельги скоро разболелась голова. Фрау Юнге сидела в углу дивана с бокалом в руках и молчала, уставившись на портрет в круглой раме на стене напротив. Мать была очень бледна, пила воду и, подняв руку к шее, перебирала жемчужины на длинной нитке. Фрау Кристиан слушала герра Гитлера, он, сидя с чашкой чая, что-то тихо рассказывал ей мягким вкрадчивым голосом. Хельга прислушалась, но уловила лишь: «быстрее всего выстрелить в висок». Герр Гитлер заметил, что Хельга за ним наблюдает и тут же переключился на нее:
