Торопясь насладиться скандалом, случившимся без её участия и потому не представлявшим опасности, Рая подобралась всем телом и замерла, как собака в охотничей стойке.
– Ань, не томи, давай дальше говори!
– А она с пирогом мне помогла. Я противень от страха чуть не уронила, а он горячий, противень-то, прям с огня, половицы бы прожгла…
– Ну?..
– И тихо так говорит: «За что вы дочку мою обидели?» Я думала, она меня убьёт, противнем этим жахнет, а она на стол его поставила и досочку подложила, чтоб, значит, клеёнку мою не испортить. На табуретку села и заплакала. Страшно так – молча, без слова. Рай, у меня сердце оборвалось. Села с ней рядом и реву, остановиться не могу. Что ж мы сделали с тобой, Раечка, а? Что Наташку невзлюбили, так на то право имеем. А девчонку за что? Она ж тише воды, ниже травы, зла от неё никому. Парней к себе не водит, ванну по полдня не занимает, бельё постельное в прачечную сдаёт. Бог-то есть, Рая. Не простил он нам.
– Чего он не простил-то? – не поняла Рая.
– Девка чуть с собой не кончила, – бухнула Анна Феоктистовна.
В кухне воцарилась тишина. Рая молчала, вытирала в десятый раз давно уже сухую тарелку и не спрашивала о подробностях. Как всякий русский человек, в нестандартных ситуациях она действовала оригинально и нетипично. Отзывчивость и душевность, заложенная в русских на генном уровне и воспитанная в них с детства, поднялась в Раином сердце сокрушительной волной, вытеснив из него всё дурное.
На Нинино угрюмое молчание Баронина со Зверевой только улыбались:
– Нин, ты чего такая кислая, лимон что ли съела? А чего без сахара?
Нина таращила на них глаза и мотала головой:
– Нет, лимон я не ела…
– А чего ела?
И не слушая Нининого бормотания («Спасибо, Раиса Петровна. Ой, ну что вы, ну зачем вы… Не надо, я сама, у меня книжка поваренная есть») помогали ей на кухне с готовкой, беззлобно ворча, что Нина безрукая и что соль надо класть в конце варки, а не в начале. Анна Феоктистовна переписала на бумажку и принесла Нине рецепт своего фирменного печенья, который у неё выпрашивала Рая и которой она его так и не дала.
Слова Натэлы не выходили у обеих из головы: обидели девчонку, чуть до греха не довели. И сейчас обе старались услужить, помочь, защитить от одиночества, свалившегося на Нину как снег на голову. Услышав вечером щелчок дверного замка, Рая оставляла все дела (какие там дела, время позднее, половина одиннадцатого) и стучалась в дерябинскую дверь: «Пришла наконец? Что ж так поздно занятия кончаются у вас? Иди, я тебе ужин разогрела. Макарон наварила кастрюлищу, Митяй на меня ругается, говорит, нам их до Нового года не съесть. Иди, покушай».
