Скоростными автострадами в Польше пока даже не пахло, но до Львова (то есть, тьфу – до Лемберга) мы доехали по вполне приличному асфальту. Вот тут-то у нас снова возникла та-же дилемма, что и в Познани… К столице Галиции мы подъехали в сумерки и ехать дальше было опасно. Неудачный познаньский опыт научил нас не доверять центральным гостиницам, которые плотно пасло Гестапо, и мы решили поискать что-нибудь попроще. Двора единственная из нас свободно говорила по-польски и ее мы послали на разведку в лавочку на углу. На вывеске значилось "Sklep Kovalsky'ego41" и можно было надеяться, что к польской речи там отнесутся благосклонно. Так и оказалось, и пани Ковальская (сам Ковальский погиб при обороне Львова) присоветовала приличную и недорогую гостиницу неподалеку. Правда в ресторан той гостиницы, по утверждению словоохотливой пани, захаживали бандеровцы, но сейчас у них с поляками был мир. Сам же хозяин гостиницы, был по ее мнению, порядочным человеком, "истинным католиком". Про отношение хозяев к немцам, русским и евреям она не упомянула, а “фройляйн Каснер” благоразумно не поинтересовалась. Как бы то ни было, мы решили рискнуть.
Вскоре наш "Опель", переваливаясь на булыжной мостовой, пересек трамвайные пути и подъехал к скромному двухэтажному зданию на узкой, круто поднимающейся вверх улице. Рекомендованная нам гостиница гордо называлась "Варшава". Зазвенел колокольчик на входной двери, оповещая хозяина о нашем прибытии и пан Вуйчик сам вышел приветствовать таких уважаемых гостей.
– Безопасно ли будет для германских поданных остаться здесь на ночь? – поинтересовалась Двора по-польски.
К этому времени мы избавились от эсэсовской формы и снова облачились в юргеновские обноски и короткие сапоги. Хотя все это великолепие и было с чужого плеча, но мода сороковых годов на мешковатые костюмы позволяла нам с Карстеном выглядеть достаточно прилично.
– Вне всякого сомнения, фройляйн – твердо произнес Вуйчик – Считайте мою скромную гостиницу экстерриториальной. Признаюсь, сюда захаживают разные люди, но все они относятся с уважением к этому дому.
Его наверное удивила просьба предоставить три отдельные комнаты, но свое удивление он никак не показал. Мы получили три ключа и поднявшись по винтовой лестнице на второй этаж, распределили комнаты по справедливости. Юрген и Двора получили по отдельной комнате, а мы с Карстеном разделили на двоих самую большую, с двумя кроватями. Удобства обнаружились в конце коридора, но мы не стали привередничать. И снова повторялась та же история, что произошла с нами в Познани: спать не хотелось, хотелось есть. В этом признались все трое мужчин, а Двора промолчала. Но у нас не было сомнения в том, что после гетто есть ей хочется всегда. Когда мы спустились вниз, пан Вуйчик заверил нас, что его "ресторация", хоть и не предлагает изысканную пищу, но вполне способна удовлетворить запросы голодных людей. Именно это нам и нужно было. В "ресторации" властвовала дама средних лет, отзывающаяся на имя "пани Зося" и напомнившая мне несчастную Ядвигу Ружинскую. Небольшая зала была пуста, лишь в дальнем, темном углу тихо сидел пожилой человек. Перед ним стояла маленькая бутылочка мутного стекла, рюмка и тарелка, с которой он не торопясь что-то доедал. Лица посетителя видно не было. Нам принесли непременные кружки с пивом, на этот раз – темным, а потом – и пышущие жаром сардельки с вареной картошкой, обильно посыпанной свежим укропом. Последнее, по зимнему времени, было удивительно и я заподозрил, что кто-то во Львове все еще содержит теплицы, не пострадавшие от боев 39-го и 41-го годов. Двора от пива отказалась и осторожно принялась за еду, причем было заметно, что она с трудом себя сдерживает от того, чтобы не наброситься на пищу. Карстен почему-то даже не притронулся к своей порции и лишь искоса посматривал на девушку, медленно прихлебывая свое пиво.
