– Не разумем! – сказал я, лихорадочно думая, на каком языке говорить с этими людьми.
– Так може пан знает по-русски? – предположил поляк, явно распознав мой акцент.
Это упрощало разговор, но не ситуацию. Я бы даже предпочел, чтобы у нас не было общих языков. Во время срочной службы нас учили этому на кратком семинаре по проведению допросов. В таких случаях людям свойственно искать знакомые слова на незнакомом языке и они невольно начинают подавать подсказки, a благодаря этому порой удается понять что у них в голове
– Откуда ты знаешь этот адрес? – продолжил допрос Поважный.
Сказать ему, что был здесь семьдесят лет тому вперед? Глупо, они ни за что не поверят. Я вспомнил табличку под фотографией юноши с короткой прической, правильными чертами лица и чувственными губами.
– Мне сообщил его Юрек – осторожно сказал я.
Услышав это, все трое евреев: и Лейб, и Мира и девушка с двустволкой, дружно, как один посмотрели в дальний угол, туда где копошился третий обитатель подвала. Оттуда послышалось кряхтение тяжело поднимающегося человека. Наверное, какой-нибудь умирающий старик, подумал я. Эта мысль промелькнула и исчезла, потому что я уже догадался, кто поднялся с тюфяков нам навстречу. Он двигался с трудом, тяжело передвигая ноги, придерживаясь за стены и кривя губы от боли. Я вспомнил, что ему изуродовали ноги в Гестапо, но он все равно никого не выдал.
– Нет – сказал он, взглянув на меня – Я его не знаю. Кто это?
Да, это было то самое лицо с довоенной фотографии, только постаревшее на сотню лет. Сколько можно пережить за четыре года? Наверное, немало, даже если это просто военные годы. А если это военные годы в Гетто?
– Меня зовут Арье, как и тебя31 – сказал я на иврите – Я тоже еврей, как и вы все.
Было это глупо и неправдоподобно до нельзя: еврей в эсэсовской форме, с русским именем в документах и подписью Гиммлера под ними. Я и не надеялся, что мне поверят, просто надоело выкручиваться и было стыдно смотреть в глаза этим людям. За моей спиной, всего в семидесяти годах пути, были сильные, умные люди и самая изощренная аппаратура маленького, но очень мощного государства. И все это сейчас помогало мне. А у них, тех, благодаря кому и возникло то государство, не было ничего. Их бросили все: Лондон, США, Сталин и большинство поляков, кроме немногих, таких как Казимеж и Поважный. Их ждали недолгие уличные бои, шквальный огонь всей артиллерии Вермахта и выжженная земля тех немногих улиц, что пока еще называются Гетто. Поэтому мне было нечего им сказать, да не поверили бы они мне все равно. Впрочем, они и не поверили. Удивить их мне все же удалось. Поляки смотрели недоуменно, ничего не понимая, а вот Мира, подумав, медленно произнесла, коверкая ивритские на слова на идишеский лад:
