Где же этот бункер? Здесь еще нет ни разбитых кирпичей мая месяца, ни зелени XXI-го века. Но бункер уже должен быть здесь. Конечно же он внизу, в угольном подвале, куда ведут неосвещенные ступеньки. У Карстена есть фонарик, старый агрегат с огромной плоской батарейкой, подаренный нам Юргеном. Маленькая лампочка светит плохо, но все же освещает облезлую дверь. По этой двери мы и стучим осторожным, негромким стуком. Камеры видеонаблюдения появятся лет через пятьдесят, но в двери есть глазок и в нем мелькает тень. Немного поколебавшись, Карстен подсвечивает фонариком свое лицо, потом – мое. За дверью не слышно ничего, но мы чувствуем, что там кто-то есть. Что происходит? Конечно, наша эсэсовская форма не может внушать доверие. И все же, есть же элементарная логика и разно или поздно они должны сообразить, что те, кто узнал про их убежище могли бы привести сотни солдат, взрывчатку, дымовые шашки, слезоточивый газ. Но мы пришли вдвоем и без оружия и не следует им бояться двух невооруженных людей, пусть даже и во вражеском обмундировании. Однако, мы понимаем что людям за дверью чужда логика сытых и застрахованных, они затаились и ждут. Ждем и мы. Некоторое время ничего не происходит и мне начинает казаться, что время замерло в этом подвале и стрелки часов идут лишь там, наверху. А здесь его нет, оно застыло и часы едва тикают. Надо только подождать немного, совсем немного подождать, и там, наверху, пройдут годы. Тогда можно будет выйти на свет, увидеть солнце и играющих детей, в которых никто не стреляет. Но мы не хотим ждать и дверь медленно открывается. Хорошо смазанные петли не скрипят, за дверью темнота и мы вступаем в нее…
–– Wyłącz światła24 – говорит сиплый голос.
Я толкаю Карстена, он гасит фонарик и мы попадаем во тьму. Куда идти? Но вот впереди кто-то зажег свечу и мы начинаем осторожно пробираться по темному коридору на этот неверный и почти ничего не освещающий свет. "Scheiße25!", бормочет Карстен, споткнувшись об ящик. Я тоже пробираюсь на ощупь, а вот нашему сопровождающему легче, он явно привычен к темноте. Лица не видно, лишь слышно его трудное, болезненное дыхание. Человек либо тяжело болен, либо истощен до нельзя. Свет свечи становится ярче, я спотыкаюсь о порог и вот, мы на месте…
Кто-то уже погасил свечу и зажег чадящую керосиновую лампу. Ее поставили так, чтобы свет падал на нас с Карстеном, но отблески света на потолке вырывают из темноты то одно, то другое лицо. Я смотрел на обитателей бункера и вспоминал музейные фотографии. То ли освещение было слишком слабым, то ли здесь не было знакомых лиц.
