– И ты поверил ей?!
– Конечно! А как же иначе? С этим делом шутки плохи, да и Лиза моя не способна ни на какой обман!
– Чудак человек! Это не обман, а обыкновенная женская уловка, чтобы покрепче привязать к себе мужчину. Вот и моя Герда (так он звал Гертруду Рихтер) тоже в самый последний момент передала мне точно такое же послание и тоже заявила, пытаясь убедить меня, что она тоже беременна. На, прочти сам.
Читать чужие письма я не стал, но и не поверил ни одному слову Павла, который продолжал уверять меня:
– Им верить нельзя, я наперед знаю все их хитроумные штучки! Меня они не проведут и не обманут!
С этими словами он не спеша разорвал письмо Гертруды на мелкие кусочки и выбросил их в открытый проем вагонной двери.
С этой минуты Павел Крафт перестал существовать для меня не только как друг и товарищ, но и вообще как порядочный человек. Я просто выбросил его из своей жизни, как выбрасывают на помойку износившийся старый ботинок. Вот почему в этом моем документальном повествовании у этого единственного человека я изменил фамилию, хотя имя его сохранил, но все остальные имена и фамилии, в том числе и немецкие, подлинные.
Наш эшелон с запада на восток пересек Польшу и вошел в пределы Советского Союза. Глядя на проплывающие мимо украинские хатки, крытые соломой, мы, воины 1-го Белорусского фронта, находившиеся больше года за пределами Родины, как маленькие дети радовались возвращению в свою родную стихию. Еще в поезде я начал писать письмо Лизе – большое, рассудительное, объяснительное, укорительное и примирительное.
Разгрузились мы в Ворошиловграде, и как только я оказался в центре города, то на Главпочтамте купил конверт с маркой и отправил это письмо Лизе в Германию с припиской “Постоянного адреса нет, жди следующего письма”.
Вскоре из Ворошиловграда нас перебросили в Днепропетровск. Мои знания немецкого языка оказались теперь никому не нужными, и я стал топографом в штабе одного Гвардейского стрелкового корпуса. Сразу же начались мои бесконечные командировки по Украине, то на Картографическую фабрику в город Харьков за новыми картами, то по многочисленным штабам дивизий и полков с проверками топографических служб, то на командные полевые учения. Штаб корпуса размещался в большом здании с многочисленными дворовыми постройками по улице Крутогорной, 21. Домой я сообщил новый номер полевой почты, а какой адрес сообщить Лизе? И я решил дать ей Днепропетровский городской почтовый адрес, то есть название улицы и номер дома без указания предприятия. Это был риск, но я на это решился. Вдруг из Германии стали приходить письма на немецком языке какому-то солдату, которые городской почтальон сдавал дежурным офицерам. А эти офицеры постоянно менялись, и мне самому приходилось бегать в дежурную комнату и предупреждать их о возможном поступлении на мое имя писем из Германии. Когда я уезжал в командировки, то это делать просил одного своего товарища из комендантского взвода. Я удивляюсь, что письма Лизы доходили до меня, конечно, не все, многие пропадали, но все же большинство из них попадали в мои руки. Конечно, командование корпуса знало об этом, но смотрело на это сквозь пальцы. Никаких замечаний, а тем более запретов мне не было высказано. И все же я подвергал себя огромному риску, ведь мою переписку с девушкой из Германии можно было истолковать в любых вариантах. Часть писем возвращалось обратно в Германию, но Лизу этот факт не обескураживал, и она упорно продолжала посылать их по этому адресу одно за другим. Я тоже писал ей часто и много из Днепропетровска, из Харькова, из Житомира и других городов и сел, куда меня забрасывала военная судьба. Я жил письмами Лизы, только они заполняли всю мою растревоженную душу, ведь я по-прежнему любил ее и жил этой любовью.
