Снова буквы запрыгали в моих глазах, я уткнулся головой в шинель и горько, беззвучно заплакал. Лиза, Лиза! Почему ты никогда не говорила мне об этом? Почему ты не сказала мне вчера, сегодня или хотя бы в самый последний момент нашего расставания?! Почему ты тщательно скрывала от меня этот наиважнейший факт, который низвергнет на колени любого самого могучего и сильного, но и самого честного парня! Зачем ты выпустила в меня, мне вслед свою огненную стрелу, которая нагнала меня в эшелоне, внезапно вонзилась в мою душу, обожгла ее и застряла там навсегда.
Но я-то, я сам, тоже хорош! Дурак, да и только! У меня не хватило ума и элементарной сообразительности самому понять суть происходящих событий! Ведь Лиза неспроста стала называть меня мужем и не сразу, а, видимо, с того момента, когда почувствовала, что может стать матерью. А муж – это прежде всего обязанность и величайшая ответственность за все, что происходит в семье. А мы с Лизой пусть кратковременно, пусть разрозненно, но жили одной дружной семьей. Разве мне самому не было понятно к чему может привести наша любовная игра? Конечно, я все же понимал возможные последствия и одно время даже пытался говорить о них с Лизой, но она успокоила меня, убаюкала мою бдительность и своими ласками, вниманием, и заботами заслонила собой остроту этой проблемы. Зачем? Ради чего? Ведь я все-таки не вертопрах и не безответственный негодяй. И если бы Лиза посвятила меня в свою тайну, то мы вместе нашли бы какой-нибудь выход, что-нибудь придумали бы, а мое участие только в обсуждении этого дела наполовину облегчило бы ей трудную долю! А теперь? Теперь всю тяжесть и ответственность этого нелегкого бремя она переложила на свои девичьи плечи, лишила меня всякого участия в нем, думая, что так будет мне легче и лучше. Ах, Лиза, хотела сделать как лучше, а получилось наоборот.
“…Прости меня, что я сделала так, а не иначе, но я всегда в будущем буду пытаться извещать тебя о нашем ребенке. Что касается денег, то я настолько горда и независима, что не приму от тебя ни одного пфеннинга. Я не знаю, как ты воспримешь это известие, но я вопреки всему искренне люблю тебя и буду любить тебя всю жизнь. Еще раз шлю тебе тысячу приветов и поцелуев. Твоя, только твоя, навеки твоя Лиза. Время даст совет.”
Я спрятал письмо в карман, отвернулся к стене вагона и погрузился в полузабытье, в отрешенное от мира состояние.
Не помню, сколько времени я пролежал в таком полусне, вдруг чувствую, что кто-то тормошит меня, тянет за рукав. Это был старший лейтенант Дунаевский. Я вспомнил, что завтра, в воскресенье 10 февраля 1946 года, выборы в Верховный Совет СССР. Александр Дунаевский – председатель нашей участковой избирательной комиссии, а я – агитатор. Вот он и напоминает мне, что сегодня надо заняться агитаторскими обязанностями. На кратковременных остановках эшелона, а часто на ходу, я по крышам вагонов перебегал от одного пульмана к другому и проводил с пассажирами агитбеседы, рассказывал биографии кандидатов в депутаты, имена которых я сейчас не в состоянии вспомнить, советовал завтра голосовать за них. К концу дня я оказался в вагоне, в котором размещались бойцы транспортной роты, и увидел там Павла Крафта. Я искренне обрадовался встрече со своим другом и доверительно рассказал ему о содержании полученного в последний момент письма Лизы. Павел с улыбкой выслушал меня и спросил:
