– Теперь ты ничем не отличаешься от немецкого бурша (Bursch), то есть парня. Если бы мы с тобой вдруг оказались на улицах Галле, Мюльхаузена или Рудольштадта (я знал, что в этих городах жили ее родственники), то тебя никто бы не признал за русского парня, да еще из этой холодной Сибири.
Забегая вперед, скажу, что дней десять спустя мы с Лизой навестили закройщика в его собственной швейной мастерской и я вручил ему расписку, заверенную, как и положено, круглой печатью, с указанием за что она выдана и на какую сумму была выполнена работа. Он охотно принял ее и сказал, что ни за что не отдаст ее бургомистру в счет репараций, а повесит ее на стену в застекленной рамке и она будет служить ему лучшей рекламой. Фамилию этого мастера закройщика я, к сожалению, забыл, но предполагаю, что это был Фридрих Маркс, проживавший тогда по улице Штраух.
Впоследствии костюм этот я посылкой отправил домой и после демобилизации из армии ходил в нем все пять лет, пока учился в институте. Дополнительно сообщу, что по существующим тогда в армии правилам, каждый солдат и офицер оккупационных войск, находящихся в Германии, имел право посылать домой одну десятикилограммовую посылку в месяц. Некоторые наши бойцы, как, например, Виталий Чеботарев, считали это аморальным делом: мол, мы воевали не за посылки, протестовали и доказывали, что это грабеж местного населения и категорически отказывались слать посылки домой. Но я, скажу откровенно, знал и хорошо представлял, в каком бедственном положении находилась моя семья, и что для них будет значить получение бесценных с их точки зрения вещей, которые я имел возможность им выслать. Я пользовался представленным мне правом и возможностью в пределах нормы, то есть раз в месяц посылал домой посылки с одеждой, материей и даже обыкновенной писчей бумагой и ничуть не стесняюсь и не жалею об этом.
Праздник урожая в селе Хейероде отмечался 15 октября 1945 года. Он совпал с моим днем рождения, в тот день мне исполнился двадцать один год. Улицы Хейероде с утра заполнялись празднично одетыми сельчанами. Со всех сторон доносились громкие разговоры, смех, шутки и разноголосое пиликание губных гармошек, распространенных в Германии примерно так же широко, как балалайки в России.
Чтобы успеть побывать на главном торжестве праздника, которое будет проведено вечером, мой день рождения мы решили отметить во второй половине дня прямо в комендатуре. Еще утром ко мне пришла Лиза в сопровождении своего брата Гюнтера, который приволок на себе огромный баул с кастрюлями, мисками и тарелками, наполненными различными закусками. Это постаралась моя Лиза, конечно, вместе с Мутти. Она и сейчас, как бабочка, порхала вокруг комендантского стола, сервируя его салатами и другими закусками, названия которых я еще не успел запомнить. В центре стола стояла огромная хрустальная ваза, в которой красовался удивительный букет из 21-й красной розы. Накануне праздника Лиза пыталась выпытать у меня, какие цветы являются у меня моими любимыми. Я ответил, что не знаю, так как в нашей деревне этому не придавали никакого значения.
