– “Schenk mir dein Lӓcheln, Maria!”
Лиза вернулась ко мне, и мы прослушали песенку до конца, стоя в объятиях друг друга.
Я подошел к окну и выглянул наружу. Начало смеркаться, погода портилась, по улицам гулял ветер, сгребая в кучи первые опавшие листья. Несколько капель дождя от удара расплющились на стекле, поползли вниз, оставляя длинные и грязные полосы. Лиза сняла с себя шерстяную кофточку и потянулась к гвоздю, чтобы ее повесить. Я вдруг увидел ее неестественно расставленные ноги в какой-то нелепой позе, которая вызвала во мне незнакомое, даже крамольное желание – увидеть ее ноги обнаженными. Я почему-то не устыдился этого желания, не покраснел, как это случалось раньше, а, наоборот, стал неузнаваемым для самого себя, смелым, даже излишне смелым. Подгоняемый этим растущим желанием, я с горящими глазами вдруг сделал решительный шаг к Лизе. А Лиза, видимо, каким-то шестым или седьмым чувством угадала мое намерение, стремительно, что раньше она делала очень редко, повернула ко мне лицо и устремила на меня вопрошающий и встревоженный взгляд.
Наши глаза встретились, и мы какое-то время как завороженные смотрели друг на друга. В этот напряженный момент мы оба одновременно поняли, что наступила та самая важная, одна-единственная в жизни минута, которая рано или поздно должна произойти и которая произойдет очень скоро, может быть, даже сейчас, независимо от нашего желания или нежелания, независимо от нашей воли, независимо от нас самих. Я смотрел на Лизу возбужденным горящим взглядом и понимал, что она впервые видит меня таким. Я в свою очередь видел ее чистое, спокойно-торжественное, как бы освещенное изнутри лицо и был просто ослеплен его глубокой одухотворенностью и какой-то нечеловеческой красотой. Лиза казалась мне в этот момент сошедшим с небес неземным существом! Однако, эта ее неестественная и даже нелепая поза почему-то вызвала во мне такое вот запредельное, до крайности неприличное земное желание. И я – робкий, застенчивый, вечно сомневающийся в себе парень – вдруг стал настолько смелым и решительным, что подошел к ней, положил руки на ее крутые бедра и стал медленно скользить ими до ее талии снизу вверх, сгребая в гармошку ее легкое ситцевое платьице, обнажая все выше и выше ее стройные загорелые ноги. Лиза, моя Лиза, стояла, не шелохнувшись, все в той же нелепой позе, молча и недоуменно смотрела на меня, не одобряя и не осуждая мой, вообще-то говоря, нахальный поступок. А поступок мой был действительно нахальным, и Лиза это понимала, но она не заругалась на меня, не закричала, иначе я мгновенно убежал бы прочь из комнаты, чтобы скрыть свой стыд и свою наглость. Она не бросилась мне на шею с намерением помочь мне освободиться от своей одежды, в этом случае я бы немедленно обвинил бы ее в распущенности и с презрением, даже с брезгливостью отвернулся бы от нее. Лиза поступила по-другому: она КАК БЫ сделала попытку защитить себя от моего внезапного вторжения, старалась КАК БЫ прикрыть свою наготу подолом платья, но не прикрыла ее и в то же время ничем – ни своим взглядом, ни жестом не осудила меня, чтобы я вдруг не застыдился бы самого себя. Она КАК БЫ помогала мне балансировать на острие ножа и не позволяла мне свалиться с него ни в ту, ни в другую сторону. Она делала КАК БЫ то и другое одновременно, и в этом КАК БЫ заключалась вся мудрость Лизиной женской натуры и вся ее тайна.
