Мальчик медленно прошелся по дому, он боялся трогать что-либо, опасался сдвинуть с места вещицу или табурет, да и смотреть было нечего. Богдан сел на единственный стульчик и закрыл глаза. Тикали часы. Квадратные, деревянные, грубоватого исполнения с голым, без защитного стекла, циферблатом и крупными стрелками. Они стояли прямо на кухонном столе. Удивительно, именно мерное тиканье создавало притворное чувство безвременья, Богдан словно потерялся в пространстве, где ход минут не имел ни значения, ни веса; события плыли в невесомости, день мог длиться вечно, тянуться и тянуться, подпитываемый щелкающим тиканьем. Хижина пахла маслом, зверьем и чем-то… каким-то… Снадобьем? Он представил себе, что мог бы жить здесь, в этом доме в лесу, собирать травы, каждый день видеть белок. Его одежда, волосы и он сам пропахли бы маслом, а пес отзывался бы на кличку, которую Богдан бы ему дал. Неужели Травница его мама? Ну нет… На самом деле Богдан в это не верил, и пришел сюда чтоб найти лишние подтверждения своей правоте, унять беспокойство. Он припомнил историю, что отец рассказал в том году, как родители очень хотели ребенка и наняли женщину, а потом разочаровались и больше никто о них ничего не знает. Стало тоскливо. Захотелось поскорее убраться из этого темного дома, вернуться в монастырь, залезть на второй ярус кровати, открыть книгу и забыть о Травнице и ее псе. Богдан резко встал и направился к выходу, но рядом с дверью заметил еще одну, затертую, неприметную. Мальчик заглянул внутрь – это оказалась тесная кладовая. Маленькая комнатушку использовали всю, без остатка – по стенам висели вязанки сухих растений и трав; в баночках запрятаны соцветия; прозрачные и мутные настойки, эссенции, смеси, заспиртованные корешки громоздились по полкам; множество склянок, пестиков и ступ, старинные весы с чашами, полутьма и пристрастие к порядку. Даже половицы вытоптаны строго в определенных местах. Эта невероятная точность странным образом раздражала и Богдан поспешил покинуть хижину. На улице он заметил сарай, тот самый, куда они заглядывали с Мариной и Андреем. Лишь только открыв перекошенную дверь, Богдан ощутил сногсшибательный запах бальзама и падали. Здесь Травница изготавливала чучела. Набитые опилками, или еще бог знает чем, зверушки сидели по полкам вдоль ближней стены. Оскаленная лисица, несколько белок, кошка, прочие зверьки и птицы – кажется самое отвратительное, это птицы. И кошка все же была. Нет, сделано похоже, но таксидермия… Осквернение, надругательство над смертью. Нечто неестественное, идолопоклонческое, какое-то издевательство. Пока Богдан медленно ходил по сараю, по спине бежал холодок. И здесь, среди ржавых щипцов, ножей и инструментов царила особая метода расположения предметов, свойственная одержимым. Чудовищная, хладнокровная страсть к планомерности. Богдана вдруг передернуло – его поразила мысль, что он забрался в чужое жилище, переступил порог интимных владений и бродит, оценивая все кругом. Ощутив себя беспринципным нарушителем, Богдан поторопился уйти, и уже у выхода в углу он заметил холодильный лар. Мальчик на миг задержался, но не рискнул заглянуть внутрь – то, что таксидермисты держат в холодильнике лучше не выуживать на свет.
